В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века

Сделать это по опубликованным текстам не так-то просто. В них он почти не ссылается на свои источники и сравнительно редко упоминает имена каких-либо авторов – философов и эзотериков. В то же время обширный материал о его «круге чтения» содержится в неопубликованных рукописях, о чем мы еще скажем ниже. Пока отметим, что он был знаком с сочинениями античных и средневековых философов, Декарта, Спинозы, Шеллинга472, Шопенгауэра, Ницше473, Канта, Гегеля, Гуссерля, Бергсона… Он внимательно изучал труды христианских авторов (католических и православных), а также целого ряда европейских и русских эзотериков474: Якоба Бёме, возможно – Мартинеца де Пасквалиса, Л. К. де Сен-Мартена, Элифаса Леви (А. Л. Констана), Е. П. Блаватской, Папюса (Ж. Анкосса), А. Безант, Ч. Ледбитера, Э. А. Вудхауса, Дж. Кришнамурти, Г. И. Гурджиева, П. Д. Успенского, Э. Шюре, Р. Штайнера, Н. К. и Е. И. Рерих («Агни-Йога»), вероятно, Фулканелли и др.475 Наибольший интерес в области истории эзотерических учений вызывал у Поплавского гностицизм, с которым он, подобно В. С. Соловьеву, скорее всего, познакомился через курсы истории религии: он изучал многотомные сочинения Жозефа Эрнеста Ренана по истории религии и философии476 и французские переводы сочинений некоторых гностиков477. Его интересовала также алхимия (алхимическими образами и символами пропитаны романы и стихи Поплавского), а также каббала (о которой мы подробнее будем говорить ниже). Именно «гностические» (отметим ставшую уже традиционной историко-философскую размытость этого термина) интересы Поплавского обсуждаются, в контексте вопросов о софийности, Вечной Женственности, мессианстве и пр., в тех немногих исследованиях, которые затрагивают тему эзотерических увлечений Поплавского478. По словам Николая Дмитриевича Татищева (1896–1985), душеприказчика Поплавского, в поздние годы весьма критически относившегося к оккультным интересам своего друга,

Поплавский будто умышленно извлекал образы для своих сооружений из той свалки, куда за последние столетия бросали все самое ненужное и подозрительное. В алхимической колбе смешаны элементы магии и «оккультной макулатуры» Средних веков479.

Как мы уже отмечали, интерес Поплавского к эзотерике, несомненно, восходит еще к московскому периоду и очевиден в годы его странствий по Югу России (1918–1920), свидетельством чему может служить публикуемый нами ростовский рисунок Поплавского «Век гримуаров», скорее всего созданный в контексте занятий с картами Таро, которыми он был увлечен. «Каббалистические пентакли»480 упоминаются и в, вероятно, наиболее раннем сохранившемся «теоретическом» сочинении Поплавского – поэме «Истерика истерик. Опыт кубоимажионистической росписи футуристического штандарта», содержащей точную датировку: «Ростов, ночь 16–17 октября 1919 г. Новороссийск, январь 1920 г.»:

А сегодня машу колоссальным штандартом с собственноручной пушечной печатью заходящего солнца современности с красными от звездного мороза щеками, с преждевременно обрюзгшими морщинами наркотической бессонницы и эротичной скуки. С каббалистическими пентаклями будущего на кирпичных оборотах, с кляксами потных облаков, с забытым отсветом революционных пожаров, вышитых золотыми нитями гипнотического наитья, серебряной проволокой истерик, агатовым бисером конвульсивных зрачков наркотических откровений, остробокой сталью никелированных вензелей смеющейся эрудиции, прожженный раскаленным рисунком сумасшествия, продранный чернильными молниями вертящейся пустоты израненного взгляда терпеливого Бога481.

Поэма эта, кстати, была посвящена тому же Георгию Шторму482.

Впрочем, из‐за отсутствия у исследователей дневниковых записей и писем Поплавского до января 1921 года весьма затруднительно сказать что-то конкретное про то, как протекали в то время его эзотерические штудии. О том, что они были весьма интенсивными, можно узнать, однако, из его дневников «второго» константинопольского периода, завершившегося 20 мая 1921 года отъездом во Францию483. По словам Н. Д. Татищева,