В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века

Таких записей много, 17-летний Борис Поплавский спорит о карме и астрале, пробует медитировать, много читает (ср. запись от 28.01: «…прочел до гностиков»494, указывающую на чтение какого-то курса истории религии или философии)… Особенно интересны упоминания о встречах с жившим в то время в Константинополе П. Д. Успенским (1878–1947), писателем, путешественником, одним из наиболее влиятельных русских эзотериков, создателем системы «Четвертого пути» и знатоком Таро. «Потом пошел на лекцию Успенского. Думаю, что впервые появился отблеск эфирного зрения. Часто вижу частицы в воздухе, движущиеся как молекулы» (12.02), «Был на лекции. Говорил с Успенским. Муравьев мне достал карты Таро» (15.03), «Слушал Успенского относительно множественности. <…> с Елизаветой X. разговаривал о буддизме Успенского» (05.04), «…пошли слушать Успенского. Очень хорошо он кончает» (30.04), «Пошел в город. Был на лекции. Шел обратно. Проводил Успенского. Милый, но странный человек» (07.05), «Успенский был очень интересен. Говорил о этажах личности» (10.05), – записывает Поплавский495. Авторитетный учитель-эзотерик и просто яркая личность, Успенский произвел на Поплавского большое впечатление, хотя в дневнике заметны и критические нотки в его адрес. Поплавский дважды упоминает разговор об учителе Успенского, вероятно, самом известном российском эзотерике Г. И. Гурджиеве (1866/77–1949), который как раз в это время организовал в Константинополе «филиал» своего Института гармонического развития личности, – однако едва ли он присутствовал (подобно, скажем, В. В. Шульгину) на его занятиях или спектаклях: этот факт наверняка бы нашел отражение в дневнике496.

26 мая 1921 года Поплавские прибывают в Париж. Дневниковые записи Бориса в последующие полгода пестрят упоминаниями о теософии и различных оккультных занятиях и встречах. Очевидно, что он считал себя теософом, даже официально не будучи членом Общества. «Долго говорил о теософии» (04.06), «Выставка замечательная. Обратно шел с евреем. Потерял бумажник. Много говорили о теософии» (15.06), «Читали Блаватскую о Монако Дуадентриаде497» (24.06), – записывает он тогда498. Наконец 11 июля 1921 года Борис Поплавский вступает в теософскую организацию:

Утром пришел к подъезду, меня не пустили. Вышла Маня, вошел внутрь и заплакал (дико зарыдал, затрясся от счастья, страха, не могущий молвить слова, от счастья, что они: Безант и Кришнамурти – здесь). Повела меня в сад, успокоила, приняла в члены, написала карту. Я вышел499.

Из дневниковых записей, впрочем, остается непонятным, стал ли он членом именно Теософского общества или же связанного с Кришнамурти Ордена Звезды на Востоке500. По мнению Е. Менегальдо, он состоял в обеих организациях, причем в Орден он вступил еще в Константинополе, а к Теософскому обществу присоединился в Париже501. Это вполне вероятно, если принять во внимание дневниковые записи Поплавского от 22 и 23 февраля 1921 года:

Сегодня утром помог Смыслову502 написать Воззвание «Звезды на Востоке». <…> Писал на машинке Воззвание «Звезды на Востоке». Рисовал виньетку503.

Впрочем, две эти организации были очень близки друг к другу: точнее, Орден, созданный в 1911 году Правлением Теософского общества в Адьяре (под руководством его президента Анни Безант), был своего рода ответвлением Теософского общества, призванным начать подготовку к пришествию «Мирового Учителя». Поплавский, вероятно, гордился своим членством в Обществе и носил специальный значок («Доктор увидел, что я теософ (по звездочке в петлице)»504).

Судя по дневникам, во второй половине 1921 года Поплавского продолжают волновать проблемы теософии («С Шаршуном505 говорили о теософии», 11.09; «…списал книжку о теософии», 12.09506), он посещает заседания Теософского общества в Париже («В воскресенье утром поехал в русскую церковь <…>. Затем к Грегори507 и в Теософическое общество», 26.09)508, однако впоследствии, с отъездом в Берлин и после возвращения в Париж, юношеский энтузиазм в отношении теософии, особенно ее формальной, «церковной» стороны, несколько ослабевает. Ее упоминания практически исчезают из дневников, однако темы, которые поднимаются в «Тайной Доктрине», «Разоблаченной Изиде», сочинениях А. Безант, продолжают волновать его, о чем свидетельствует, в частности, письмо к Илье Зданевичу (середина 1920‐х) с рассуждениями о Браме, Парабрамане, Логосе и значении печати Соломона, которые, несомненно, восходят к теософской классике509.