В полдень на солнечной стороне

— Первый лозунг советской власти какой был? Переселить трудящихся из подвалов. А вы что делаете? Обратно вселять? Не позволим!

И хотя такое решение грозило срывом плана сдаваемой жилой площади и, значит, дурными для самого Вычугова последствиями, он настоял на том, чтобы подвалы и полуподвалы относились к складским, служебным, производственным или торговым помещениям.

Так же он потребовал на местах разрушенных начисто зданий не возводить всюду новые, а оставлять площадки для скверов и садиков.

— Прибавить в новых по этажу — вот вам и экономия земельной городской площади, — сказал Вычугов. Добавил, хмурясь: — До революции здесь у каждого купца за каменным забором свой сад был. А мы обязаны такие сады на улицы беззаборно вынести. Кстати, все оставшиеся кирпичные заборы надо разобрать, а кирпич пустить в дело.

Изучая архивные материалы старой городской управы, Вычугов нашел там заявку на разработку гончарных глин и предложил кирпичному заводу наладить из них производство черепицы, так как кровельного железа не хватало, а здание древнего костела было покрыто черепицей из местной глины, изготовленной некогда купеческим кирпичным заводом. И тут же он изложил экономические выгоды такого производства, учтя стоимость железа, его периодическую ремонтную окраску, недолговечность, опять же оперируя бюджетом двух довоенных домоуправлений. Здание одного было покрыто кровельным железом, а другого — заграничным шифером.

И постепенно Петухов постигал хозяйственные методы Вычугова, вдумчивые и обоснованные способы доказательства их целесообразности, вытекающей из тщательного предварительного изучения, расчетливого обдумывания и при этом терпеливого и уважительного согласования со всеми сторонами, причастными к решению подобных вопросов, он старался переносить их в дело, ему порученное, и осваивать их.

Хотя мебельная фабрика находилась еще в стадии строительства, первые ее цехи уже были заняты производством, но не мебельным, а домостроительных материалов.

— Товарищ Петухов! — говорил Вычугов, плотно сидя в массивном старинном кресле. — Вы на мне возможности громкости своих голосовых связок не испытывайте. Отсутствием слышимости не страдаю. — И, нежно оглаживая толстыми ладонями мощные ручки кресла, объявил одобрительно: — Вот вещь на века! На всю эпоху! — И, хитро сощурясь, спросил: — А почему? Дерево выдержанное. Годами в штабелях лежало, вялилось, сохло, обезвлаживалось. Выходит, капитализм желал себя в такой прочной мебели увековечить! А ты что же, желаешь нам ее из сырых досок сколачивать? — Поднял величественно руку, останавливая таким жестом протестующий возглас Петухова, сказал: — Сушилки я обустроил. Материал там уже сложен. Значит, выжидаю. А ты на меня, как на глухого, кричишь, волнуешь. Заметь, если на производстве будешь так — грубость на психику действует, снижает производительную способность. Понял? — Спросил недоверчиво, опять ласкающе поглаживая ручки кресла: — Вот если бы ты такие долговечные предметы мог производить, тогда бы тебе почет и уважение.

— Если вы такой любитель старины, — сердито и обидчиво сказал Петухов, — так вам следовало бы тогда жениться на старухе. А нам такие изделия — все равно что шпоры танкисту!

— Смотрел я ваши эскизы, — неуязвимо-спокойно сказал Вычугов. — Нет в них ни внушительности, ни солидности. Но! — поднял он указательный палец. — Одобрил! Почему одобрил? Ум в них есть. Экономичность, древесная фактура без подделки подо что-нибудь иное. Честная мебель. Я бы сказал, без претензий, чтобы в ней выразить памятник эпохе, как вот, скажем, в этом кресле, капиталистическая запечатлена: дуб, а сделано все под бронзу, и сидеть в нем хорошо, как монументу.

— Нравится?

— Кресло внушительное. А вот место в нем — зависимо от того, как человек служит делу. С умом или с одной только прытью. Значит, моя резолюция на твоих эскизах такая: небогато, но чтобы красиво и прочно. Ясно? Далее информирую. Первые, пробные модели я отправил в общежитие ремесленников. Велел коменданту: не препятствовать ребятам баловаться на них. Если через месяц-два не поломают, не искорежат, значит, испытание, считай, прошли. И только после этого будет моя окончательная резолюция.