В полшаге (СИ)

Но как мы уже убедились ранее, Буагильбер был из другого теста. Общение с Ревеккой сильно изменило его, а сильнейшая любовь к ней сделала его еще более безрассудным, хотя одновременно придало его поступкам некоторую мягкость и местами предусмотрительность. Похоронив свои чувства за двадцать лет до описываемых событий, отказавшись от всего мирского, он жил своим честолюбием, теша и лелея свою ярость в бою и в политике. Он наслаждался свободой от всего и своей властью. Теперь же, потеряв значительную часть своего могущества, он с огромным удивлением понял, что это мало тяготит его. Мыслями он возвращался к тихим вечерам в Темплстоу, шахматам и беседам с еврейкой, песням Элии, сказкам сарацина и тому спокойствию, которое он там ощущал. Он с ужасом понимал, что стареет и что во многом это влияет на его восприятие событий. Долгая жизнь с любимой, теплый климат Палестины, от которого не ломит кости и не болят старые раны на перемену погоды. Возможно даже дети – его продолжения, наследники, пусть и незаконные, его род – все это стало казаться гораздо более заманчивым, чем раньше.

Болдуин частично угадывал мысли своего господина, хоть и не отваживался заговорить с ним. Зато у него появился другой собеседник.

За несколько недель до отплытия Буагильбер прибыл в аббатство Жорво, дабы попрощаться с приором Эймером. Тот весьма обрадовался старому другу, хоть и отметил про себя, что храмовник не совсем ещё оправился от болезни. Буагильбер и правда был немного бледен, хоть и отменно держался в седле и казалось, с лёгкостью носил доспехи.

- А где твои сарацины? – спросил приор, когда все важные дела были ими обговорены. По лицу храмовника пробежала тень, как мимолётное облачко, закрывшее солнце.

- Погибли, при осаде прецептории.

- Хорошие были слуги, верно, преданные и безжалостные – равнодушно отметил приор.

Буагильбер внезапно вспомнил лицо Абдаллы, когда тот рассказывал сказки девчонке. Вспомнил смерть Амета.

- Да, их смерть весьма затратна – он сдержался и говорил с ленцой, но внутри словно что-то натянулось. «Старею, дьявол меня раздери, становлюсь слезливой бабой!» подумал он.

Он не пожелал ночевать в аббатстве, несмотря на все уговоры Эймера и тем же вечером двинулся в сторону Шеффилда.

«Приор был прав, не стоило уезжать в такую ночь», отстранённо подумал Бриан, глядя на толпу разбойников, окружившую его отряд. Впрочем, тех было не так уж и много и люди храмовника уже держали йоменов на прицелах арбалетов, когда главарь шайки вышел вперёд и храбро подошёл поближе к рыцарям.

- Остановись, надменный храмовник! – крикнул он. – Мы не желаем вредить вам, и даже не будем покушаться на ваше золото, хотя, конечно, не откажемся от небольшого подношения на благочестивые цели.

Буагильбер изумлённо уставился на главаря. Разумеется, он узнал его,

- Что, разбойники, совесть вас замучила? – с интересом ответил храмовник – Жаждете вернуть обратно награбленное? Неужели у вас на душе накопилось столь много грехов, что это позволит вам облегчить её?

- Видишь ли, гордый рыцарь, думается мне, что нынче такое время, когда даже ничтожный йомен может сослужить неплохую службу рыцарю храма. Не бесплатно, всяко уж, но и не заламывая за свою услугу несусветную цену.

- Помочь? – с ноткой презрения повторил Буагильбер – Не лишком ли много вы о себе возомнили, гадючьи души? Не боитесь, что останетесь лежать в этом же лесу со стрелами в груди и разбитыми черепами? Это будет богоугодным делом, и меня поблагодарят все здешние землевладельцы за избавление от таких клопов, как вы.

Разбойничий атаман поднял руку, дабы пресечь ропот, явственно слышимый от своих людей.

- Это касается некой особы чуждого тебе вероисповедания. Думается мне, что один из твоих людей прекрасно знает, о чем речь.

- Болдуин? – храмовник повернулся, привстав на стременах, в сторону молодого рыцаря.

- Господин, выслушайте его, заклинаю вас! – почти крикнул тот. – Сердца нет, смотреть, как вам тяжко. Прошу простить меня, но это для вашего же блага. И для её...- совсем уж тихо добавил он.

Храмовник открыл было рот, чтоб обругать бывшего оруженосца последними словами, но внезапно передумал и закашлялся, пытаясь сдержать смех.

- Ох, Болдуин, ну ты и сводник. Ладно. Говорите, что там у вас.

Дик Самострел приосанился и начал:

- Видите ли, у меня в доме старого Исаака есть свой человек….

Занималась заря. День обещал быть тёплым, дорога была удобна и ничего удивительного не было в том, что менестрель из отряда лесных ребят присоединился к отряду Буагильбера, по дороге до Шеффилда. Да и в песне, которую он напевал, не было ничего удивительного.

Смилуйся господь над твоей душой

Пусть и не хорошей, и не плохой

Ты была такой, как сумел придумать;

Напоследок дверь наподдав ногой,

Я ушел как зверь, сам себе изгой,

Я тревожил пыль,

В смятую ковыль

Мысли о тебе все пытаясь вдунуть.

Я ушел от оков равнодушия дней,

От бессмысленной печали пустой,

Мне не хватит подков, мне не хватит коней,

Чтоб угнаться за твоей красотой.

Прожил я неделю и прожил год,

Как дурак, поверил, что все пройдет,

Блеклые картинки во сне целуя;