В понедельник дела не делаются

На углу Олега Кошевого в одноэтажном здании ныне располагался банк «Гарант». Не вполне пока раскрученный. Раньше был здесь популярный в народе пивбар «Талка». Со всей «пятёрки» стекались сюда жаждущие разливного «Ячменного колоса» и «Жигулевского». И Маштаков, вьюношем семнадцатилетним с сопливыми дружбанами такими же ныряли сюда периодически.

Не хотелось ведь по-настоящему, привычку ещё не приобрели, но тянули стоически пиво, взрослости набирались. Дефицитную воблу гордо лущили, ледащие рёбрышки сосали под водянистое горьковатое пойло. В баре почти всегда было полно народу – гомонящие мужики; влажно, тяжёлый дым табачный слоился ярусами. Всё это для того, чтобы на следующий день рассказывать солидно в курилке институтской: «Закатились вчера от нечего делать в “Талку”. Тамара, стервозина, опять пиво разбавила…»

А в торце следующего дома, пятиэтажной «хрущёвки», почему-то именуемой «юбилейной», по-прежнему функционировала парикмахерская, судя по вывеске. В семидесятые там стригли дешёво и безо всяких салонных изысков. Много лет Маштаков подстригался только здесь. Сначала его за ручку сюда родители водили, потом подрос, сам стал ходить. Сперва была стрижка – «полубокс и чёлка прямо». Это отца был вкус, он всегда так говорил мастеру. Потом на годы – причёска «молодёжная». Оставить открытыми уши казалось нелепицей, лысым бы задразнили и во дворе, и в школе. А сейчас вот уж с армии самой – только самая короткая стрижка, очень редко – «модельная». В школе стриглись обычно в последние дни каникул, очереди бесконечные выстаивая.

А вот в этом доме, во втором подъезде жила девочка Катя, которая очень Михе нравилась. Она играла на пианино. В её присутствии он сразу глупел, начинал мужественным, как ему тогда казалось, голосом под Высоцкого петь не в дело, курил демонстративно. Катя не обращала на него внимания. Миха узнал её номер телефона, принялся названивать и молчать в трубку.

Возводя явную свою глупость в какую-то систему. Но вот когда Катя сама подошла к нему на улице и спросила: «Это ты мне звонишь?» (спросила с приязнью, это он потом понял, с намерением общаться), Миха сплюнул тогда сквозь зубы презрительно:

«Тебе?! Оч-чень надо!»

А здесь вот, за котельной в десятом… нет, в девятом классе летом он целовался в первый раз по-настоящему, с Нинкой.

Имевшей непонятную кличку «Лошадь». Хотя, почему непонятную? Нина была девушка-акселератка, с вызревшими тугими формами, ногастая, старше его на целый год. Здесь она взяла ртом своим влажным его губы в засос. Миха и не подозревал тогда, что целуются так вот, проникая друг другу языками в рот.

Обмирая, он положил дрожащую руку на её грудь. Поражаясь её незнакомой мягкости, абсолютной бескостности.

…Мягкие кубинские сигареты «Ким»… Кубинские же – «Монтекристо» и «Партагас» зверской крепости. Индийские «НБ»… Болгарские – «Родопи», «Опал», «Интер», «Стюардесса»… Пацаны говорили, «Стюардесса» – любимые сигареты воров…

…Плодово-ягодное рублёвое вино… Ребяческие дурачества после выпитой в школьном дворе на четверых бутылки…

…Гонки на великах, лыжные десятикилометровые забеги, футбольные сражения… С зимними и весенними каникулами связывает стойкая ассоциациями с тогдашними забойными телесериалами соцстран – «Капитан Тенкеш», «Четыре танкиста и собака», «Ставка больше, чем жизнь»…

Маштакову шагалось легко. Цветной ковёр павшей листвы под ногами шуршал под подошвами китайских кроссовок. Ностальгические воспоминания подтачивали сердечко, за пазухой ныло.

«Увяданьем золота охваченный, я не буду больше молодым!».

С друзьями своими дворовыми благодаря работе приходилось встречаться периодически. Андрюху Гарькова вон недавно закатали по «мелкому» на десять суток, так матушка его немедля разыскала Маштакова в лабиринтах коридоров УВД.

– Миша, Андрюшка больной совсем, у него почки больные… пиелонефрит у него…

И Миха, почесав в затылке, отправился в спецприёмник.

Поднял непутёвого Андрюху к себе в кабинет, записав за собой для работы как бы.

Гарьков сидел с оловянным взглядом, неимоверно худой, одни мослы, кожей обтянутые. Под левым глазом у него дёргался живчик.

От прежнего него, весёлого и шебутного, завзятого картингиста и мотоболиста, осталась дырка от бублика. Последние полгода, после того как по пьяному делу лишился прав, он нигде не работал, жил на материну «инвалидскую» пенсию.

Витька Куроедов в центре летом повстречался. С сильно раздавшейся вширь законной женой под ручку шёл. Витя седой совсем сделался, сивыми вислыми усами моржа напоминал.

Хотя всего лишь на год старше Михи был, тридцать пять ему только стукнуло. После того как оборонка на ладан задышала, зарплату по полгода взяли моду задерживать, он ушёл с завода.

Сейчас подсобником на строительных шабашках, гаражи строят, погреба выкладывают. По приличной внешности судя, Витька вином не увлекается.

Пока пять минут на улице говорили кто где кого видел, супружница Куроедова, матронистая, с тройным подбородком, бдела, подозрительно разглядывала приставшего к мужу непрезентабельного вида мужичка.

Витя оставил впечатление конченого подкаблучника.