В пору скошенных трав

Так это ж не ответ на заявление… Просто очередное переосвидетельствование… Очередное. Что ж они не читали, что ль, заявления-то?.. При чем тут переосвидетельствование… Ведь заявление приняли, записали, в папку положили… А может, так и надо?.. Без врачей сам военком не может ведь решить… Да. Наверное, так и надо! Это просто такой вызов — повестка, и всё.

— Раздевайся. Чего стоишь? — Вытирая слезы, мама ушла к печурке за ширму.

Бабушка заворочалась на кровати, что-то зашептала.

Наверное, еще что-то… Когда они шепчутся — всегда что-то скрывают. Но сейчас это уже неважно, главное, что об отце ничего тревожного. Значит, все хорошо. И приближается хоть какая-то ясность с заявлением. Это вовсе уж прекрасно!

Последнее время, занятый в школе с утра до ночи, Егор не часто вспоминал о своем замысле, а теперь, когда кончили работу, опять подумалось о дальнейшей судьбе, о военкомате… С радостью припоминалось, как не на шутку пилил и махал топором, — и ничего не случилось с сердцем… Значит, и на комиссии все пройдет гладко. Вернулось здоровье.

Где-то мимо сознания проскользнуло, как мама невнятно сказала: «потом», а бабушка все шушукает, шушукает…

А дома тепло. Можно шинель снять.

Мама вынесла кастрюлечку, завернутую в кусок старого ватина. Повестка так ее обеспокоила, что ни о чем больше не может говорить — все вздыхает, вытирает глаза. Поставила кастрюлечку на стол, сжала подбородок худыми пальцами, задумалась.

Ладно, ужин подождет. Егор подхватил моргасик, переставил на письменный стол, осветил карту, приколотую к стене. Так… Где ж они, Черкассы? Вот! Перенес булавку с флажком, оттянул красную нитку, обозначавшую линию фронта.

— Погляди-ко, мам, вон куда отогнали!

Мама подошла, но смотрела не на карту, а ему в лицо; погладила по волосам и трудно улыбнулась. Вот ведь — улыбнулась. Значит, все в порядке.

Положила картошки. Егор съел и не стал отказываться от добавки. И мама вовсе повеселела.

У нее действительно еще была новость: в поликлинике семьям фронтовиков  д а л и  п о  т р и  б о л ь ш и х  п о л е н а  березовых дров, совсем сухих! Дрова уже привезли и распределили. Мама уложила их в кабинете под столом. Врачиха пообещала санки. Завтра поленья надо привезти домой.

Это ж просто чудо! Егор знал и ждал хорошей новости, но о такой и не мечтал! Опилок и обрезков, принесенных из школы, едва хватало на топку. И вот — целое богатство: три полена!..

А мама рассказывает уже про двойняшек, родившихся у нее на участке три месяца назад. Их окончательно выходили, теперь они здоровы, опасность миновала (очень уж слабенькими родились — мама много ночей дежурила возле них). У той женщины еще трое детей, и они вшестером жили в десятиметровой комнатенке. У них кровати в два яруса. Как в вагоне… И вот сегодня исполком  д а л  и м  о т д е л ь н у ю  к в а р т и р у!

Какие замечательные новости! Что за вечер нынче! Егор пригрелся в уголке дивана, смотрел на маму и наслаждался покоем, уютом, сладким, хоть и тревожным предчувствием перемен, ожидающих его…

Помыв посуду, мама принесла к свету шкатулочку из крымских ракушек и взялась за шинель — принялась заштопывать дырку от осколка. И в этом занятии ее, в тишине, в потрескивании фитилька тоже была отрада… Вспомнились довоенные безмятежные вечера. И тогда… не отрываясь от шитья, мама медленно поведала новость, услышав которую Егор вскочил с дивана.

— Мне на работу позвонила Наталья Петровна… — Помолчала, потом подняла глаза. — Понимаешь, Алик вернулся.

— Алик? Да что ты! Приехал? Не верю…

— Верь не верь…

— И  с е й ч а с  он дома?

— Дома.

— Я пойду. Дай шинель. Дай, мама, хватит шить!

Мама шинель не отдала. Вздохнула, отвернулась от света.

— Сейчас нельзя.

— Как нельзя? Он же вернулся!

Она не сразу объяснила, все смотрела в стену, о чем-то думала о своем.

— Он страшно изранен, Егорушка… Он очень болен… Почти все время спит — мне так Наталья Петровна сказала… — Мама опять склонилась над шинелью. — Из госпиталя его отпустили, но дома он проболеет неизвестно сколько… В письмах успокаивал, а оказалось… В общем, он сильно ранен…

— Руки… За него кто-то писал… Руки целы?..

— Обе целы. С правой кистью что-то: писать не мог…

— А ноги?

— В ноги его не ранило даже. — Тут она вздохнула. — Но все равно очень плох… — Посмотрела на сына. — Его, оказывается, в живот ранило…

— А лицо?..

— Лицо хорошее. Ничего с лицом.

Егор сел.

Вопросы эти и ожидание ответов почти лишили его сил.

Но он тут же вскочил и опять решительно начал собираться… И все ж мама снова усадила его единственным доводом, что уже одиннадцатый час и Алика нельзя тревожить. Лучше завтра, с утра…

6

Он часто просыпался и, проснувшись, берег новость, не сразу ее вспоминал, а, вспомнив, давал ей охватить себя всего — и снова засыпал… И к утру разоспался до того, что не заметил, как мама ушла на работу.

Его разбудил дым — бабушка растапливала печурку.

Есть не хотелось. Первый раз за всю войну — не хотелось.

— Погоди. Рано ведь. Разбулгачишь людей…

Он не слушал бабушку и досадовал, что вчера уступил маме, не пошел…