В потемках

К подобному обороту дела Сидор не приготовился, он был уверен в успехе.

— Да вы что. не знаете меня? — горячился он, сопровождая слова отборной бранью.

— Знаем, — заверил голос из динамика. — и понимаем. Отлично все сознаем. Но лишних ста тысяч у нас ни у кого нет.

— Тут миллиарды!..

— Конечно, конечно. — откровенно уже издевался динамик — Один храм чего стоит.

— Тут сотни миллиардов — выход из кризиса! — горячился пилот. — Двигатель, работающий на воде. Расход бензина мизерный — только на первые такты для запуска.

— А потом на чистой воде? — с издевательским смехом спрашивал динамик. — Превосходно.

Сидор в ярости готов был разнести рацию. Его едва удержали.

— Ну, погодите, доберусь до вас, — пригрозил он.

Единственным утешением для Ивоуна после этого бурного дня было то, что Щекот пустился в опасный поход не один, а вместе с Сидором. Того и убеждать не потребовалось, он сам рвался наверх, чтобы «задать там жару». Они пытались уговорить и Брила. Сидор обещал помочь ему сконструировать вторую модель. Но, похоже, что Брила теперь удерживала здесь не только коляска.

Ивоуну опять не спалось. Он взобрался на первый ярус. Там было одно укромное место, где можно было отдохнуть, даже уснуть при желании. А утром, перед рассветом подняться наверх. Все же ему хотелось побыть немного наедине с изваянной мадонной, так похожей на Дьелу.

Светила луна. Сегодня она была какая-то ржавая и звезды тоже пробивались тускло, и свет их казался не обычным голубоватым, а тревожно-красным. Отчего так, Ивоун не знал. Он стоял возле каменных перил и вглядывался в темень. Невдалеке смутно громоздилась гора автомобильного лома. Где-то по ее склону сейчас могли карабкаться Щекот и Сидор. Мысленно Ивоун помолился за них.

Ивоун пропустил момент, когда Дьела начала играть на органе. По-настоящему услышал музыку, когда она исполняла уже вторую часть «Короткой мессы» — приглушенную, плавную и певучую, с удивительно красивыми переходами. Красивыми и вместе с тем тревожными. И снова Ивоун возомнил, что он понял музыку, понял, что она говорит. Все люди, каждый из них в отдельности, рождаются для великой цели. Но не всякий способен постигнуть, в чем эта цель, в чем состоит назначение его жизни. Лишь немногие, те, кто способен страдать, разгадывают смысл и назначение жизни. Одно лишь страдание ведет к цели. Другого пути нет. Гладкие и покойные дороги заводят в тупики. «Прямы короткие пути: потребна скорбь, потребно время, чтобы могло произрасти на ниву брошенное семя». Ивоуну почему-то вообразился не кто-либо из великих мучеников, прошедших тернистый путь страдания, а Щекот при свете ржавой луны, бредущий поверх искореженных автомобилей.

Он не заметил, когда Дьела перестала играть. Музыка все еще продолжала звучать у него в душе. На время он даже позабыл про женщину, точно орган рождал звуки сам по себе. Ивоун на мгновение испугался, услыхав рядом с собой легкие шаги.

— Ой! — негромко вскрикнула Дьела, тоже не от испуга, а от внезапности: в темноте она почти наткнулась на Ивоуна.

— Это вы, — произнесла она, и в ее голосе Ивоуну послышалась радость.

— Как сегодня странно светит луна, — сказал он.

— Вот и мне тоже самое подумалось, — поспешно согласилась она, точно это было самое важное для нее. — Я всегда боялась лунного света. Он какой-то чужой… обманчивый.

— Они двое бредут там сейчас, — указал Ивоун в сторону смутно чернеющей горы, из-за которой пробивался рассеянный свет из окон высотных зданий новой Пираны.

— Дай бог им удачи.

Она не стала спрашивать, кто эти двое, догадалась сама.

— Мне их жаль, они не осознают…

Ивоун так же сразу понял, что она имеет в виду не только Щекота и Сидора, ушедших из храма, но и всех остальных, исключая лишь троих: Ивоуна, Сколта и себя. Только они трое осознают, что выхода отсюда нет и не питают никаких иллюзий.

— Вы с каждым разом играете все лучше и лучше, — сказал Ивоун.

— Мое последнее утешение. — Они оба говорили почему-то шепотом. — Совсем еще недавно у меня было другое страстное желание — иметь ребенка. Раньше я считала, что ребенок помешает заниматься музыкой, оторвет меня от музыки навсегда. Теперь жалею… И вот — мне не осталось ничего другого, кроме музыки — последнее утешение.

Подобное признание можно услышать разве что в исповедальне. Их разговор и впрямь происходил точно в бреду.

— Не следует отчаиваться, у вас есть близкий человек, есть помощь.

Ивоун лишь смутно отдавал себе отчет, что произносит не свои слова, а общие, какие, возможно, и должно говорить на исповеди.