В прыжке

Мое блюдо называлось тажин. Уверяли, что на вкус оно не хуже кускуса, хотя тут бы я поспорил. Музыкант отстукивал ритм и, перебирая три струны, пел, пускай даже подобных песен на Spotify и не найдешь.

Голод заставил меня наброситься на еду, и родители заявили, что десерт ждет лишь тех, кто съест все до последней крошки. Впрочем, вскоре я отложил вилку в сторону, хоть и не особо наелся. Мне в любом случае лучше завязывать с обжорством. Если бы меня кормили одними улитками и какой-нибудь мерзкой рыбой, я б никогда не растолстел. А папа мог целую тележку разной еды умять и все равно влезал в те же брюки, которые носил подростком. Мои же собственные брюки я очень старался ничем не обляпать, потому что сменных не было.

Кроме Бертины, за ужином тогда никто не разговаривал. Правда, уследить за ходом ее мысли было порой трудновато, да никто особо и не пытался. В конце концов она рассердилась и спросила, почему все на нее злятся. После ужина Бертину отругали – она погладила кошку. Мама говорила о блохах и бешенстве, хотя кошка на вид была чистая, довольно милая и ее наверняка уже перегладило немало детей.

Повсюду торговали всякой всячиной – от деревянных масок с рогами и вытянутыми в трубочку губами до массивных цепочек, которые едва ли подошли бы к маминым платьям. Мама купила аргановое масло, которое вроде как называют марокканским золотом. Незаменимо для кожи и волос, укрепляет здоровье и чего только еще не делает.

В кафе сидели люди со светлой кожей, похожие на нас, но с дредами, одетые в красочную свободную одежду. И, похоже, мылись они чуть реже, чем мы. Улицы в медине напоминали узенькие тропинки между домами, и, чтобы не отстать, я держался поближе к маме с Бертиной.

И тогда папа предложил мне немножко прогуляться по пляжу. Я сказал, что хочу спать. Мама с Бертиной все равно собирались возвращаться в отель, к тому же Бертина дулась и отказывалась разговаривать с нами.

– Ну пожалуйста, – папа посмотрел на меня. – Давай! Хоть проветримся!

– Дидрик, ну чего ты уперся, – сказала мама.

Футболисты уже разошлись. Ворота тут были совсем крошечными, на такие и вратарь не требуется. Мне казалось, будто игроки все время переругиваются, но вот они громко захохотали. Рядом текла мелкая речушка, впадавшая в море. Мы разулись и побрели по песку, возле самой кромки воды. Папа предложил в следующий раз пожить прямо в Сахаре – есть тажин у глиняного очага, спать в палатке и смотреть, как над песчаными дюнами восходит солнце.

– По ночам в пустыне температура воздуха почти как зимой – удивительно, да? Надо будет захватить шапки и термобелье, – сказал он.

– Мы что, опять сюда приедем?

– Вполне возможно.

– Даже не знаю, хочется ли мне.

– Можем и еще куда-нибудь съездить. Как говорится, the sky is the limit[8], верно? Но я тут кое-что с тобой обсудить собирался.

Я решил было, что папа хочет поговорить о случившемся в тот вечер, собирается извиниться. Но вместо этого он принялся рассказывать историю, которой я прежде ни разу от него не слышал.

– Иду я как-то мимо магазина одежды, смотрю – стекло разбито, а внутри огонь, кто-то вломился внутрь и поджег манекены. И тут я увидел, что преступник еще внутри – роется в одежде. Я подумал: «Ну нет, так нельзя, надо что-то делать». Влез в магазин и бросился на грабителя. Следовало, наверное, сперва огонь потушить, но горело несильно, поэтому я решил для начала схватить негодяя и вызвать полицию. Преступник оказался сильным, мы с ним сцепились и выкатились на улицу. Я несколько раз вмазал ему головой в лоб. В конце концов он потерял сознание. Я выпустил его из рук, потушил огонь и вызвал полицию. Они приехали почти сразу, а тут и преступник очнулся, избитый и слегка не в себе.

– Так ты оказался героем?

– А вот и нет. Тот, на кого я напал, принялся объяснять, что произошло. Как выяснилось, он и не собирался ничего красть. Он просто проходил мимо так же, как и я, и попытался потушить пожар.

– Ой…

– Я поступил так, как считал правильным. И все равно ошибся. Иногда так бывает. Сколько бы ты ни пытался – все идет наперекосяк. Мне не хочется быть тебе плохим отцом, но порой иначе не складывается. Но будь уверен – что бы я ни делал, я делаю ради вас с мамой и Бертиной.

Я ничего не сказал – не потому, что было нечего, просто мне хотелось побыстрее вернуться в отель. Но потом я понял, что папа, наверное, пытался рассказать что-то о себе, мне стоило лишь несколько вопросов задать – и он бы все выложил. Тянуло оттолкнуть его и велеть замолчать, но мне стало папу немного жаль. Говорить подобные вещи ему вообще было не свойственно. Не знаю точно, что произошло тем вечером, но, кажется, ему тоже было немного не по себе.

– Правильно ты поступил или нет, понимаешь лишь потом, – сказал он.

– Ну… Наверное.