В путь-дорогу! Том III

Въ полицейскомъ отношеніи Телепневъ далеко не нашелъ той хваленой свободы, о которой ему еще говорили въ К. Бурши, не смотря на то, что считали себя владыками міра, были очень стѣснены въ своей частной и публичной жизни. За каждую малость педель цитировалъ ихъ къ ректору: за разстегнутый сюртукъ, за вычурный какой-нибудь плащъ, за большіе сапоги-каноны, за цвѣтную фуражку. Мало того, педель имѣлъ право войти въ квартиру бурша во всякое время дня и ночи, и если ему не отпирали, то онъ опять-таки цитировалъ къ ректору. Каждый разъ, когда бурши задумывали собраться на попойку, они должны были давать знать объ этомъ ректору заблаговременно и представлять поручителей за порядокъ и благочиніе. Въ одиннадцать часовъ педеля ихъ разгоняли съ попоекъ и изъ всѣхъ кнейповъ. Начальство только терпѣло выпивку, но наблюденіе за цѣломудріемъ имѣло страшное, выгоняло студента, замѣченнаго въ сношеніяхъ съ женскимъ поломъ.

Телепневъ, упражняясь въ фехтовальномъ искусствѣ, завелъ себѣ дома рапиру съ свинцовымъ привѣсомъ. Разъ какъ-то Яковъ, убирая комнату, приставилъ эту рапиру къ окну, такъ что эфесъ ея, или по-бурсацки — корбъ, выглядывалъ на улицу. Педель тотчасъ это увидалъ и цитнулъ Телепнева къ ректору за противозаконное держаніе у себя на квартирѣ смертоносныхъ орудій.

— Вы подвергаетесь опасности, consilium abeundi, — вскричалъ велерѣчивый ректоръ, и покрайней мѣрѣ битыхъ полчаса держалъ рѣчь о чистотѣ христіанско-нравственнаго духа въ истинныхъ сынахъ науки.

— Прощаю вамъ, молодой человѣкъ, въ уваженіе вашей неопытности, и не заношу даже этого въ протоколъ.

Рапиру взяли и положили ее въ чуланъ рядомъ съ карцеромъ, гдѣ было навалено не мало всякаго рода доспѣховъ, отбитыхъ педелями у своихъ вѣчныхъ враговъ, которые на нѣмецкихъ попойкахъ распѣвали каждый день:

„Frei ist der Bursch, frei ist der Bursch!“

XVI.

— Отопри, Телепневъ! дѣло есть, rasch, rasch!

Былъ первый часъ ночи. Телепневъ проснулся, услыхавъ стукъ въ дверь и голосъ въ сѣняхъ.

— Wer da? — крикнулъ онъ со сна.

— Свои.

Не совсѣмъ-таки охотно поднялся онъ съ теплой постели, неторопливо зажегъ свѣчку и отперъ дверь. Ввалились три бурсака: ольдерманъ, Миленькій и еще одинъ буршъ, по фамиліи Мандельштернъ, который только — что вернулся съ вакаців, гдѣ за болѣзнью прожилъ лишнее время. Это былъ здоровый широкоплечій мужчина, съ черными курчавыми волосами и еврейскимъ профилемъ. Телепневъ видѣлъ его раза два на попойкахъ, считалъ за нѣмца и замѣтилъ, что онъ въ корпораціи имѣетъ большой авторитетъ.

— Что нужно? — спросилъ Телепневъ у бурсаковъ, протирая глаза.

— Одѣвайся! — скомандовалъ Христіанъ Ивановичъ, не снимая своей чуйки, подбитой вѣтеркомъ.

Его маленькая физіономія дышала воинственностію.

Напротивъ, добрый Варцель кроткими и заспанными глазами съ состраданіемъ смотрѣлъ на Телепнева.

Курчавый таинственно и важно закутывался въ шинель.

— У тебя нѣтъ канонъ? — прокровительственно спросилъ онъ Телепнева въ то время, какъ тотъ натягивалъ на себя сапоги.

— Нѣтъ.

— Они необходимы для ночныхъ Ausfahrten, я тебѣ совѣтую пріобрѣсти каноны.

Всю эту фразу буршъ выговорилъ съ необыкновеннымъ достоинствомъ и точно переводя ее съ нѣмецкаго. У него былъ смѣшанный акцентъ, не то жидовскій, не то нѣмецкій.

Кое-какъ одѣлся Телепневъ, не безпокоя Якова, заперъ квартиру, взялъ ключъ съ собой и отправился съ бурсаками.

Внизу у дверей стояло двое маленькихъ чухонскихъ саней въ одиночку. Въ первыя сани сѣлъ кудрявый буршъ вмѣстѣ съ ольдерманомъ; во вторыя Варцель пригласилъ рядомъ съ собою Телепнева. Стояла прекрасная ночь. Лунный свѣтъ пробивался матовыми лучами сквозь тонкое дымчатое облачко. Лошаденки побѣжали бойко, звонко отбивая копытами но подмерзлой дорогѣ.

— Куда это мы ѣдемъ? — спросилъ Телепневъ у Миленькаго.

Ему никто не сказалъ ни слова въ поясненіе таинственной поѣздки.

— Теперь заѣдемъ къ Лукусу, тамъ возьмемъ паук-аппаратъ, а оттуда махнемъ въ пятиверстную.

— Какую пятиверстную? '

— Да въ пятиверстную же корчму, по дорогѣ въ Вайвара. Тамъ вѣдь шкандалъ будетъ.

— Какой шкандалъ? — спросилъ полусонный Телепневъ.

— Экой ты! вѣдь третьяго дня на попойкѣ говорили. У Чичисгейма шкандалъ еще съ прошлаго семестра съ однимъ тевтонцемъ.

— А!

Телепневъ дѣйствительно вспомнилъ, что объ этомъ шкандалѣ была рѣчь. Къ нему приготовлялись въ корпораціи и заранѣе предвкушали удовольствіе «задать лупку» нѣмцамъ. Телепневу въ первый разъ приходилось отправляться на шкандалъ. Онъ встрепенулся. Любопытство его было возбуждено. А свѣжесть ночи совсѣмъ разогнала сонъ, такъ что прпбодрившись онъ даже взялъ у Миленькаго возжи и началъ самъ постегивать чухонскую пѣгую лошаденку, которая иноходью бѣжала по совершенно пустой улицѣ.