В пути

— Весьма поучительно одно из назиданий, преподанное в житиях отцов пустынников. Стеречь целый город назначается всего один демон, да и тот дремлет. Наоборот, ни минуты не отдыхают две-три сотни бесов, посланных пестовать монастырь, из сил выбиваются, — не в обиду им будь сказано, — как истинные диаволы!

Рассудите сами: полномочие умножить грехи городов я назвал бы синекурой. Сами того не сознавая, люди творят волю сатаны. Чтобы отстранить от Господа, демону отнюдь не надо их терзать, они покорны без малейшего с его стороны усилия.

Свои полчища он бережет, чтобы осаждать монастыри, где он наталкивается на отчаянное сопротивление. Вы сами убедились, как яростно здесь бушует его натиск!

— Ах, — воскликнул Дюрталь, — не в нем главная причина муки! Горше угрызений совести, горше посягательств на веру или целомудрие, ощущает человек сознание своей покинутости небом, и нет, кажется, тягостнее горя!

— Мистическая теология такое состояние именует непроглядной ночью, — ответил Брюно.

И Дюрталь воскликнул:

— О, я помню, я понимаю теперь, почему свидетельствует святой Иоанн де ла Круа, что неописуемы страдания этой ночи. Нет, он нисколько не преувеличивает, утверждая, что человек ввергается тогда живым в ад.

А я сомневался в истине его творений, обвинял его в неумеренности! Нет, он преуменьшал скорее. Но, чтобы поверить, надо прочувствовать, пережить это самому!

Посвященный спокойно возразил:

— Но вы не видели еще всего, поднялись лишь на первую ступень тьмы, испытали ночь чувств и, хоть страшна она, — да, я познал это собственным опытом, — но ничто по сравнению с ночью духа, которая иногда наступает ей вослед. Последняя — точное подобие мук, которые претерпел Спаситель в саду маслин, когда воскликнул изнемогший, обагренный кровавым потом: «Господи, да минует Меня чаша сия!» Столь невероятна она!..

И Брюно, побледнев, умолк. После паузы добавил:

— Познавший эту пытку предугадывает, что ожидает отринутых в загробной жизни!

— Пора, — прервал монах, — пробил час сна. Святая Евхаристия — единственное средство против всех наших недугов. Завтра воскресенье, и братия приблизится к Святым Дарам. Последуйте нашему примеру.

— Но я не могу причащаться с такой душой…

— Хорошо, сегодня ночью будьте готовы к трем. Я зайду к вам в келью и отведу вас к отцу Максиму, который нас обычно исповедует в этот час.

Не дожидаясь ответа, гостинник пожал ему руку и удалился.

— Он прав, — подтвердил посвященный, — это надежное лекарство.

Поднявшись к себе, Дюрталь задумался.

— Теперь мне понятно, почему так настаивал аббат Жеврезе на ознакомлении с трудами святого Иоанна де ла Круа. Он знал, что я погружусь в непроглядную ночь и из страха отпугнуть меня, не решился высказаться откровенно, хотел предостеречь меня против отчаяния, помочь воспоминанием прочитанного.

Да, но неужели он полагал, что можно еще рассуждать при таком крушении!

Ах, да, чтобы не забыть, — я так и не писал ему. Завтра надо сдержать слово, послать ему письмо.

И вновь размышлял над святым Иоанном де ла Круа, необыкновенным кармелитом, столь коротко описавшим грозную ступень мистического возрождения.

Преклонялся пред величием Духа Святого, изъяснявшего темнейшие, наименее известные превратности духа, постигшего и проследившего божественное творчество, когда Господь направляет душу, охватывает ее Своей десницей, выжав, словно губку, не препятствует ей опять пропитаться страданием, пока не осушит ее в последнем очищении, не источит кровью и слезами.

VI

— Нет, — прошептал Дюрталь, — не хочу отнимать место этих достойных братьев.

— Но, уверяю вас, им это безразлично.

Дюрталь отказывался пройти раньше послушников, ждавших своей очереди исповедаться, но отец Этьен настаивал:

— Я побуду пока с вами, и вы первый войдете в келью, когда она освободится!

Дюрталь стоял на площадке лестницы, по ступеням которой протянулась цепь коленопреклоненных или выпрямлявшихся братьев, которые, закрыв головы капюшонами, отвращали лица свои к стене. Все погруженные в самих себя, безмолвно омывали они души.

И Дюрталь думал: «Какие могут у них быть грехи? Кто знает? — Он заметил брата Анаклета с поникшей головой и молитвенно сложенными руками. — Кто знает? Не винит ли себя он в тайном влечении ко мне? Воспрещается же в монастырях всякая дружба!»

Ему вспомнилась пламенно-ледяная страница из «Пути к совершенству» святой Терезы, где она взывает о ничтожестве человеческих уз, возвещает, что дружба — слабость, усердно доказывает, что несовершенна всякая монахиня, пожелавшая видеться с близкими.

— Ступайте, — прервал размышления Дюрталя отец Этьен и подтолкнул его к двери кельи, из которой выходил монах.

Близ аналоя сидел отец Максим. Дюрталь преклонил колена и вкратце поведал о своих вчерашних угрызениях и распрях.

— Нет ничего удивительного, что это случилось с вами после обращения. Это благое знамение. Лишь лица, отмеченные Господом, подвергаются подобным испытаниям, — медленно произнес монах, когда Дюрталь окончил свою исповедь.

И продолжал: