В пути

Дорогой он расспрашивал об общине траппистов, но крестьянин не знал про нее ничего.

— Я, видите ли, часто езжу туда, но не вхожу внутрь. Гележка останавливается у ворот, и мне, понимаете, нечего вам рассказать…

Уже час проехали они по дорогам. Крестьянин кнутом послал приветствие дорожному рабочему и заговорил с Дюрталем:

— Говорят, черви пожирают им живот.

— Почему так?

— Они лежебоки. Вечно прохлаждаются — летом валяются на животе.

И замолчал.

Дюрталь не думал ни о чем. Переваривал завтрак, курил, оглушенный тряской экипажа.

Прошел еще час. Они въехали в густой лес.

— Мы подъезжаем?

— О, еще нет!

— Монастырь виден издали?

— Ничуть! Его не увидишь, он скрыт в долине, в конце этой аллеи, — ответил парень, махнув на уходившую в лес дорогу, к которой они приближались. — Смотрите, идет туда человек, — показал он на человека с наружностью бродяги, который пересекал большими шагами просеку.

И сообщил Дюрталю, что у траппистов всякий нищий вправе напитаться и даже переночевать в комнате, рядом с каморкой брата привратника, ему дают обычную трапезу братии, но не пускают в самый монастырь.

Дюрталь спросил: какого мнения о монахах окрестные деревни, но молодой человек, очевидно, боясь ответить невпопад, сказал:

— О них ничего не говорят.

Дюрталь уже начал уставать, когда на повороте аллеи он наконец увидел внизу кучу строений.

— А вот и Траппа! И парень натянул вожжи, готовясь к спуску.

Экипаж катился с высоты и Дюрталь над крышами мог разглядеть большой сад, леса, и перед ними грозный крест с пригвожденным страдающим Христом.

Вскоре видение исчезло, экипаж опять углубился в лес, крутясь по извилинам дороги, на которой листва заслоняла монастырь.

Долгими объездами добрались они наконец до перекрестка, за которым высилась стена, прорезанная широкой дверью. Тележка остановилась.

— Теперь звоните, — крестьянин указал Дюрталю на спускавшуюся вдоль стены железную цепь и прибавил:

— Приезжать завтра за вами?

— Нет.

— Так вы остаетесь?

Ошеломленный юноша взглянул на него, повернул лошадь и обратно поехал вверх по косогору.

С саквояжем у ног, уничтоженный, стоял Дюрталь перед дверями. Сердце билось резкими ударами; испарилась вся уверенность, вся бодрость. Что ожидает там, внутри?

И стремительно пронеслась пред ним страшная картина траппистской жизни: скудное питание тела, изнеможденного бессонницей, часами распростертого на плитах пола; душа трепещущая, придавленная тяжким гнетом, руководимая с военной строгостью, обнажаемая, выворачиваемая вплоть до мельчайшего изгиба. И над разбитой жизнью, словно обломок, выброшенный к этим суровым берегам, парит безмолвие темницы, зловещее молчание могил!

— Боже, Боже! Сжалься надо мной, — произнес он, — вытирая лоб. — И невольно оглянулся, как бы ища помощи. Кругом были безлюдные дороги, пустынные леса. Ни звука не доносилось ни с полей, ни из монастыря.

— Однако надо звонить. — Его ноги подкашивались, когда он потянул цепь. Звон колокола раздался за стеной, тяжелый, ржавый, ворчливый.

— К чему так падать духом, не будь смешным, — пробормотал он, услышав шлепанье деревянных башмаков за дверью.

Открылась дверь, и на него вопросительно смотрел престарелый монах в шерстяной темной рясе капуцина.

— Я богомолец и хотел бы видеть отца Этьена. Монах поклонился, поднял саквояж и знаком пригласил Дюрталя следовать за собой.

Сгорбившись, пошел он мелкими шагами через виноградник. Они достигли ограды и направились к обширному зданию, похожему на разрушающийся замок и окаймленному двумя крыльями, выходившими на двор.

Брат проник в правое крыло, примыкавшее к ограде. Дюрталь вошел за ним в коридор, по бокам которого виднелись выкрашенные серой краской двери. На одной из них прочел надпись: «Аудитория».

Траппист остановился, поднял деревянную задвижку и ввел Дюрталя в комнату. Через несколько минут послышались повторные зовы колокола.

Сев, Дюрталь осмотрелся. Внутренние ставни закрывали окно наполовину, и в покое царил глубокий сумрак. Посредине стоял обеденный стол, покрытый старой ковровой скатертью. В одном из углов аналой, над которым висела картина, изображающая святого Антония Падуан-ского, баюкающего на руках Младенца Иисуса. На другой стене — большая икона Спасителя. Два вольтеровских кресла и четыре стула довершали убранство комнаты.

Дюрталь извлек из бумажника рекомендательное письмо, предназначенное отцу гостиннику, и подумал: «Как-то примет он меня? Этот хотя говорит. Впрочем, увидим», — оборвал он свои мысли, услыхав шаги.

Показался белый монах в черном наплечнике, концы которого спускались по плечам и груди. Он был молод и улыбался.

Прочитав письмо, изумленно взял Дюрталя за руку и молча повел двором до левого крыла. Здесь толкнул дверь и, омочив палец в кропильницу, поднес ее Дюрталю.

Они находились в церкви. Монах знаком указал ему преклонить колена на ступени перед алтарем и тихо помолился. Затем встал, медленно прошел к порогу, опять предложил Дюрталю освященной воды и, все так же держа его за руку и не раскрывая рта, привел в аудиторию, из которой они вышли.