В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)

- Встаньте! Тихо-плавно... Садитесь! Тихо-плавно... - командует Дрыгалка, и мы без конца встаем и садимся, встаем и садимся.

Нужно признать правду - к тому времени, как из коридора доносится звонок и свободный урок кончается, усилия Дрыгалки уже достигли порядочных успехов. Мы - уже не стадо, нестройное, разноростное, шумное, громыхающее пюпитрами. Мы - класс, построенный по росту, наученный тому, как надо отвечать полным ответом, как вставать, здороваться с "господами преподавателями" и плавно опускаться на место, не стуча пюпитрами, не шаркая ногами, не роняя на пол ни книг, ни тетрадей.

Все-таки звонок, возвещающий "маленькую перемену"- между первым и вторым уроком, - мы все воспринимаем как облегчение, как освобождение. Все мы - кто больше, кто меньше - изрядно "озябли" от холода, напущенного на нас Дрыгалкой и ее муштрой:

"Встать - сесть! Плавно-бесшумно! Сесть - встать! Плавно-тихо!"

Вряд ли которая-нибудь из девочек отдает себе ясный отчет в том, как сильно поразила ее эта первая встреча со школой. Но каждая из нас - даже, может быть, бессознательно - чувствует разочарование. Так вон он, значит, какой, этот институт! Ничего в нем нет увлекательного, все очень просто, даже чуть скучновато.

Во время первой перемены мы снова сходимся вместе - Меля, Маня и я. Взявшись под руки, мы ходим по коридорам. Меля ест булочку-розанчик (в булочных нашего города их называют "гамбурками") с копченой колбасой и поучает нас - "несмышьленышей":

- Не надо киснуть, пичюжьки... Конечно, Дрыга - она ж-жяба, ничего не поделаешь. Но ведь здесь и другие есть, не одна Дрыга!

"Ох! - думается мне. - Есть ли они здесь, эти "другие"?

Но на следующем уроке - рисования - мы с радостью видим одного из этих "других"!

В класс входит очень высокий, очень прямой старик, - и мы сразу смотрим на него радостными глазами уже потому, что он напоминает нам что-то очень веселое и желанное. На кого он похож? Ох, знаю, знаю - на деда-мороза! Если бы деда-мороза одеть в синий учительский вицмундир, вот и был бы наш учитель рисования! Только у деда-мороза нос картошкой, красный от декабрьского холода, а у нашего учителя рисования прекрасная голова, красиво откинутая назад, с красивым, прямым носом и зоркими, орлиными глазами. Волосы и борода у учителя седые, белые, только около рта они чуть-чуть отдают желтизной наверно, от табака.

- Здравствуйте, милые девицы! - говорит дед-мороз в учительском вицмундире. - Я ваш учитель рисования, Виктор Михайлович Резанов. Художник.

На миг вспоминаю безрукого художника (других художников я никогда не видела), и от этого Виктор Михайлович кажется мне еще милее.

А он уже оглядывает нас молодыми, пронзительными глазами, словно высматривает, кто из нас та, способная, талантливая, ради которой стоит возиться с остальными тридцатью тремя тупицами.

- Что же, милые девицы? Давайте рисовать! А? И так как Дрыгалка зачем-то вышла, весь класс радостно грохает:

- Рисовать! Рисовать! Давайте!

Виктор Михайлович вызывает нас по очереди и "заказывает" каждой, что именно она должна сейчас нарисовать мелом на доске.

- Вот вы, беленькая, нарисуйте корабль...

Или:

- А вы, черненькая, изобразите... ну, что бы такое?.. А, знаю, - кошку!

Корабль - с парусами! - нарисованный "беленькой", похож на мотылька. Кошка - ее изобразила Варя Забелина - вообще ни на что не похожа. Но Виктор Михайлович смотрит на эти рисунки, склонив набок свою белоснежно-седую голову, говорит поощрительно, даже негромко мурлычет, как большой белый кот:

- Ммм... Н-нич-чего... Ничего-о...

Я с ужасом думаю: ох, вот сейчас я осрамлюсь, ох, как это будет стыдно!..

- Н-ну-с... - приглашает меня жестом Виктор Михайлович.- Нарисуйте-ка селедку!

Иду к доске, беру мел и начинаю работать. Рыбка под моим мелком смотрит в профиль - одним глазом. Я делаю на ее спине закорючку - это плавник! очень старательно вырисовываю раздвоенный хвостик. Смотрю, чего-то еще недостает. Ах, да, этак рыбка выглядит плавающей, как и всякая другая, как окунь или ерш, а ведь Виктор Михайлович заказал мне именно селедку. Недолго думая пририсовываю к ней селедочницу и вдобавок окружаю селедку целым рядом аккуратненьких колечек.

- Гм... - всматривается Виктор Михайлович. - Рыбка, да... А почему же это она едет в лодке?

- Это не лодка, - объясняю я.- Это селедочница... Селедка на селедочнице...

- Ишь ты! - удивляется Виктор Михайлович. - А что же это за колечки вокруг нее?

- Лук! - уточняю я. - И еще вот... сейчас...

Быстро пририсовываю ко рту селедки какую-то длинную, разветвленную запятую.

- Да-а... - понимающе кивает Виктор Михайлович. - Селедка папиросу курит.

- Нет... - почти шепчу я в полном отчаянии. - Это у нее во рту петрушка...

Девочки взрываются хохотом. Смеется и сам Виктор Михайлович. Но во всем этом нет ничего обидного, - я ведь и сама знаю, что рисование мне не дается.

Возвратившаяся в класс Дрыгалка, сидя за своим столиком, смотрит на мой рисунок, неодобрительно поджав губки.

- Какие-то нелепые остроты! - пожимает она сухонькими плечиками.