В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Я при этом внутренне улыбался, вспоминая старого гимназического «гуся лапчатого». Не сомневаюсь, что и этот «гусь лапчатый» от Николы на курьих ножках в конце концов получал от викария все, что мог получить по справедливости и по доброму желанию помочь человеку, как получали в свое время все это гимназические «гуси лапчатые» от батюшки. Часто, войдя к Димитрию после такого гневливого выпада против одного из просителей, я слышал от него возмущенный рассказ о крайней нелепости требования, только что предъявленного ему просителем, о пустой алчности или вздорной неуживчивости какого-нибудь псалмопевца от Спаса в Чигасах.

Погружаться в житейское месиво епархиальных дел вообще занятие скучное для человека, не имеющего специального пристрастия к делам приказным и сутяжным, а для Димитрия, с его биографией и характером, это было делом совсем неподходящим. Тут было множество поводов, когда он мог повторять себе: «Язык мой – враг мой», а его просители – столько же поводов обвинять его в резкости и гневливости.

Всего хуже, когда эта гневливость обнаруживалась во всеуслышание.

Однажды Димитрий служил торжественную всенощную в церкви Воскресения в Барашах[298]. Мне нужно было увидеть Димитрия по неотложному делу. Я вошел в алтарь перед самым торжественным моментом всенощной, когда архиерей исходит из алтаря в сопровождении всего сослужащего духовенства на середину церкви при пении «Хвалите имя Господне». Я застал в алтаре следующую картину: епископ Димитрий в полном облачении стоял перед престолом. Три сослужащих ему священника, также в полном облачении, стояли у престола по левую сторону от архиерея. По правую же сторону стояло только два священника. Третий же священник, опоздав вовремя облачиться, торопливо надевал на себя фелонь и, как всегда бывает при спешке и при подторапливании, чем более спешил, тем медленнее шло дело. Димитрий, стоя в митре и саккосе перед престолом, метал на него негодующие взоры: несчастный батюшка задерживал торжественный выход из алтаря на средину храма. А между тем царские врата были уже отверсты, все в храме безмолвствовало, и певчие только ожидали того момента, когда архиерей с духовенством изыдет из царских врат, чтобы начать пение «Хвалите имя Господне». А Димитрий как раз и не мог начать торжественный исход из алтаря, ему приходилось ожидать, пока запоздавший батюшка наконец наденет фелонь и станет к престолу. А батюшка, как на грех, застрял головой в облачении. Молчание в храме и в алтаре становилось нестерпимым. Тогда на весь алтарь раздался громогласный возглас гневного епископа:

– Сонная тетеря!

Эффект этого возгласа был поразителен. Певчие отвечали на него пением «Хвалите имя Господне». Разумеется, после всенощной Димитрий не знал, как обласкать священника-медлителя. Все это мне напоминало гимназию, но, увы, это была не гимназия, а большой московский приходской храм, и возглас епископа, не предвиденный уставом, был услышан всеми, а те слова искреннего сокрушения, с которыми этот епископ обратился к обиженному им священнику, остались никому неведомы. У епископа Димитрия создавалась репутация чуть ли не вздорного человека.

Немало повредили его репутации так называемые черносотенцы. К его чести надо сказать, он никогда не высказал правым политическим организациям – всем этим Союзам русского народа и Союзам Михаила Архангела – ни малейшего сочувствия. Он не служил им торжественных молебнов, не освящал их знамен, не выступал на их собраниях и ничего не печатал в их изданиях, как делывали в то время многие из архиереев. Мало того, Димитрий сумел вызвать к себе неудовольствие влиятельнейшего тогда в московских епархиальных и правополитических кругах протоиерея И. И. Восторгова[299]. По внушению Восторгова, а может быть, и просто написанная его пером, в «Московских ведомостях» появилась статья, в которой было произведено решительное нападение на личность и деятельность епископа Димитрия. Он не был в статье назван по имени, но узнать его можно было с первого слова. Критик писал на него злобный памфлет, противопоставляя ему, как некоему выскочке и буяну, благонадежнейшего и хитрейшего епископа Анастасия[300], только что ушедшего из московских викариев на самостоятельную кафедру в Кишинев. Самое подлое в статье было то, что подвергалась нападкам даже чистая жизнь Димитрия; так, обличитель обвинял его в том, что он красит бороду – и, увы, это одно было правдой во всей статье. Появление в газете статьи, направленной против епископа, викария Московской митрополии, было явлением неслыханным для тех времен и произвело в Москве род скандала. Но нападки «Московских ведомостей» в то время в глазах большинства были лучшей аттестацией для того, на кого нападала газета. Преосвященный Димитрий получил немало письменных и устных выражений сочувствия от людей, чьим мнением следовало дорожить. Я знаю, что к нему являлась целая маленькая депутация из бывших его учеников для выражения сочувствия, и ему был очень дорог этот отклик бывших его совопросников и озорников.