Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ

Такъ какъ его описанія не сходились съ моими и ему на это было указано въ прессѣ, то онъ попытался объяснить противорѣчія въ статьѣ, помѣщенной въ англійскомъ журналѣ «Contemporary Review», февраль, 1883 г., и я отвѣтилъ ему, уже изъ Ліонской тюрьмы. Мнѣ не трудно было указать англійскому священнику, что онъ ровно ничего не знаетъ объ русскихъ тюрьмахъ, ни изъ собственныхъ наблюденій, ни изъ русской литературы объ этомъ предметѣ. Такъ, напримѣръ, изъ самой же книги Лансделля оказалось (см. его главы V, IX, XXI, XXXVI и XXXVII), что, проскакавши по Сибири со скоростью курьера, онъ посвятилъ менѣе четырнадцати часовъ на изученіе главныхъ карательныхъ учрежденій Сибири; а именно, около двухъ часовъ на Тобольскую тюрьму, два часа на Александровскій заводъ, около Иркутска, и менѣе десяти часовъ на Карѣ, такъ какъ въ одинъ день онъ не только посѣтилъ Верхне-Карійскія тюрьмы, но — успѣлъ еще проѣхать тридцать верстъ и воспользоваться сибирскимъ гостепріимствомъ, въ формѣ завтраковъ и обѣда, — подробно описанныхъ въ его книгѣ. Что же касается до второго дня пребыванія Лансделля на Карѣ, во время котораго онъ долженъ былъ посѣтить Нижне-Карійскія тюрьмы, гдѣ содержались политическіе, то въ этотъ день оказались именины завѣдующаго тюрьмами, полковника Кононовича, — а вечеромъ, г. Лансделль долженъ былъ захватить пароходъ на Шилкѣ, «такъ что», писалъ онъ, «когда мы прибыли къ первой тюрьмѣ, гдѣ офицеръ ожидалъ нашего прибытія, я побоялся что у насъ не хватитъ времени, и я опоздаю на пароходъ. Поэтому, я просилъ немедленно ѣхать дальше, и мы отправились на Усть-Кару».

Однимъ словомъ, несомнѣнно, что, описывая въ романѣ «Воскресеніе» англичанина, посѣщавшаго наскокомъ сибирскія тюрьмы, Л. Н. Толстой имѣлъ въ виду Лансделля.

Забавно было также отмѣтить, что, цитируя источники, просмотрѣнные имъ для изученія русскихъ тюремъ, Лансделль упоминалъ не только побѣгъ Піотрковскаго, совершенный въ сороковыхъ годахъ, но даже второй томъ «Робинзона Крузо»!

Но всего интереснѣе то, что мы вскорѣ узнали, что сущность отвѣта г. Лансделля мою критику была написана въ Петербургѣ, въ тюремномъ вѣдомствѣ, подчиненномъ тогда г. Галкину-Врасскому. Въ этихъ видахъ, г. Лансделлю дали даже позволеніе пройтись по корридорамъ Трубецкого бастіона, Петропавловской крѣпости и заглянуть въ два каземата, черезъ прорѣзи въ дверяхъ. Послѣ чего Лансделль поспѣшилъ возгласить міру, подъ диктовку русскихъ агентовъ въ Лондонѣ, что все то, что мы печатали объ ужасахъ заключенія въ Алексѣевскомъ равелинѣ — чистѣйшая ложь! Воспоминанія Поливанова и другія, напечатанныя за послѣдніе годы, показываютъ теперь, до чего доходила тогда наглость петербургскихъ чиновниковъ.

Все это, теперь, стало давно прошедшимъ, и объ этомъ не стоило бы упоминать, если бы русская тюремная администрація, поощрявшая Лансделля, не попалась сама на удочку. Кеннана и художника Фроста, посланныхъ однимъ американскимъ иллюстрированнымъ журналомъ, приняли, какъ извѣстно, въ Петербургѣ съ распростертыми объятіями. Имъ дали всѣ полномочія, надѣясь на то, что они, подобно Лансделлю, прокатятся по Сибири и напишутъ о сибирскихъ тюрьмахъ все, что будетъ угодно петербургскимъ бюрократамъ. Но, какъ извѣстно, Кеннанъ и Фростъ выучились по-русски, особенно Кеннанъ, они перезнакомились съ массою ссыльныхъ, и въ концѣ концовъ Кеннанъ написалъ книгу о Сибири, раскрывшую всю ужасную картину ссылки.

Съ тѣхъ поръ, моя полемика съ Лансделлемъ — т.-е., въ сущности съ г. Галкинымъ-Врасскимъ — утратила такимъ образомъ всякій интересъ, а потому я выкидываю ее и изъ этой книги и сохраняю только нижеслѣдующія данныя о русскихъ тюрьмахъ, почерпнутыя изъ оффиціальныхъ данныхъ и изъ источниковъ того времени.

Вотъ, напримѣръ, что писалъ о Литовскомъ замкѣ, въ Петербургѣ, изслѣдователь петербургскихъ тюремъ, г. Никитинъ:

«Въ этой тюрьмѣ 103 камеры, въ которыхъ помѣщается 801 арестантъ… Камеры страшно грязны; уже на лѣстницѣ васъ встрѣчаетъ удушающій смрадъ. Карцеры производятъ потрясающее впечатлѣніе; они почти совершенно лишены свѣта; до нихъ надо добраться черезъ какіе-то темные лабиринты и сами карцеры страшно сыры: въ нихъ нѣтъ ничего, кромѣ сгнившаго пола и мокрыхъ стѣнъ. Человѣку, входящему со сзѣжаго воздуха въ такой карцеръ, приходится немедленно убѣгать, изъ боязни задохнуться… Спеціалисты говорятъ, что самый здоровый человѣкъ долженъ умереть, если его продержатъ въ такомъ карцерѣ три или четыре недѣли. Заключенные, пробывшіе въ нихъ нѣкоторое время, выходили оттуда совершенно изнеможенными; нѣкоторые едва могли держаться на ногахъ. Лишь немногимъ, принадлежащимъ къ менѣе важнымъ категоріямъ, позволяется работать. Остальные сидятъ, сложа руки, по мѣсяцамъ, иногда по годамъ». Когда г. Никитинъ полюбопытствовалъ посмотрѣть отчеты о деньгахъ, приносимыхъ арестантамъ ихъ родными, или заработанныхъ ими въ тюрьмѣ, онъ встрѣтилъ самый рѣшительный отказъ, какъ со стороны высшаго, такъ и низшаго тюремнаго начальства.