В русском жанре. Из жизни читателя

Всё чаще появляются в печати сочинения, которые можно назвать мозаичной эссеистикой. Кусочки, обрывочки, заме­точки. Великое заблуждение искать причину в обаянии книг В. В. Розанова. От пушкинских «Table talk» и до записей Юрия Олеши писание отрывками, заметками, кусочками есть не­пременная часть русской прозы. Розанов же — сам был жанр, и мимоходом о том сказать невозможно, так же как невоз­можно «подражать» ему. В отношении же «жанра» моих заме­ток, то его, думаю, уместно определить как русский жанр, как ленивый жанр, как нетщеславный жанр. Так писали и пишут многие русские люди. Если бы после смерти Ильи Ильича Об­ломова вдова обнаружила записи, то — в русском жанре.

***

4-й номер «Молодой гвардии» за этот год заключает «По­правка», ослепительно представляющая всё содержимое журнала за долгие годы: «В № 3 “МГ” за этот год на с. 142 в 17-й строке снизу вместо слова “еврейство” следует читать “евразийство”».

***

Когда-то меня удивило в московской литературной среде число интересующихся еврейским вопросом. Я заметил, что чем дальше от Москвы и Ленинграда, тем меньше интереса к нему. Досужее объяснение, конечно, было: хитрые евреи живут в основном в столицах и потому вызывают к себе не­доброжелательный интерес. Но потом мне стало понятно, что антисемитизм в столичной художественной среде, кроме прочего — ещё и словно бы средство приближения к народу.

Живёт забубённый москвич, развратник, эстет, законченный декадент, но стоит ему только заявить свою нелюбовь к евреям, так вроде бы он уже и не декадент, но как бы даже и народности не чужд. А тогда народность значила никак не меньше, чем пар­тийность, особенно если учесть, что партийность должна была проявляться лишь на официальном, а народность и на бытовом уровне, ведь у всех рулей власти, в том числе и литературной, стояли люди «из народа». И попав за их стол, наш декадент ре­вел что есть мочи: «Ромашки спрятались, поникли лютики!».

***

У каждого критика-патриота всегда было за пазухой одно бесспорное еврейское имя: Левитан, Пастернак, Мандель­штам. К месту и не к месту патриот приводил именно это одно имя, чтобы потом сослаться на него в случае обвинения в антисемитизме.

***

В порче русского литературного языка критика, называю­щая себя патриотической, обвиняет не в последнюю очередь «русскоязычных». Что ж, русскоязычные так русскоязычные, только, как говаривал друг Швейка старый сапёр Водичка, «извольте и вы, многоуважаемая барышня, говорю, полу­чить, чтобы вам обидно не было». Ежели и вёлся подкоп под русский язык, и, с одной стороны, его рыли своими выхоло­щенными конструкциями Полевой, Чаковский или Гранин, то с другой — наступал колхозно-чудско-мордовский язык Панфёрова, Алексеева, Иванова. А русского языка Гончаро­ва, Бунина и, уж извините, Алексея Н. Толстого, того русско­го языка, просто не существует. В. Белов лучшие вещи на­писал на северном диалекте, в Распутине никогда не умирал журналист комсомольской газеты, а уж о других и говорить нечего. Знание бытовой речи советского колхозника столь же не показатель владения богатством русского языка, как и знание жаргона научных работников.

***

Помните пионерские приветствия партийным «форумам» — словечко последнее уже постхрущёвской эпохи и в нём при­знаки тления: можно ли представить, что Киров или Жданов употребляют слово «форум»?! Нет, здесь уже слабинка, жела­ние выглядеть перед Западом культурными и либеральными. Так вот, наступает минута, и в зале, как указывалось в стено­грамме возникает «оживление». Ко всему прочему — то есть галстукам, особому, пионерскому, тембру голоса, с которым иные так и прошагают до серьёзных постов, полагался и не­пременный сатирический элемент. Один, самый задорный и, возможно, даже толстенький пионер зачитывал нечто вроде:

А ещё напоминаем

Всем строителям страны, —

и по всем эстрадным канонам его антипод — худенькая де­вочка пищала:

Что учиться мы желаем,

Школы новые нужны!

Тут в стенограмме к оживлению прибавлялся ещё смех и аплодисменты. А сатира шла по нарастающей.

Но кто же и каким образом сочинял эти приветствия? Ведал сим делом ЦК ВЛКСМ, его отдел пропаганды, и самое здесь ин­тересное, что попасть в сочинители такого заказа было знаком большого доверия, и вокруг него начинались интриги, борьба за своего протеже и т. д. Поселяли поэта в доме отдыха ЦК, кор­мили, поили и «работали» — то есть они давали темы, установ­ки, а он писал, они читали, делали замечания, а он исправлял; стихи подымались всё выше и выше на утверждение. Глав­ным же было то, что написание пионерских задорных текстов к очередному съезду партии ложилось не последней, хотя и не­гласной, строкой в биографию поэта, от рабоче-крестьянского происхождения и до отсутствия родственников за границей.

***

Удивительная — и уходящая — фигура редактор. В советском варианте это и руководитель крупнейшего издательства, и мелкий клерк, сидящий на письмах, все они, как в армии от маршала до рядового солдаты, — редакторы!