В русском жанре. Из жизни читателя

Мало что ему всё сходило с рук, насчёт чего имелись из­вестные подозрения среди коллег, он ещё любил писать на них жалобы и ходить на приём в высокие кабинеты. Он мог неделями просиживать в приёмной с утра до вечера, трясясь с похмелья, но как бы от уважения и страха, и, попав-таки в кабинет, первым делом заявлял, что пишет о народной жизни. Наконец Ч. зарезали собутыльники.

Прошло с того несколько лет, и свободная пресса России стала раскапывать и рассказывать истории о давнем и недав­нем прошлом, злодеяниях и преступлениях проклятого ре­жима. Местные писатели начали выпускать газетку, к кото­рой стишками и рассказами не удавалось привлечь читателя. И тогда писательский секретарь, столько претерпевший от Ч. и без видимых страданий воспринявший его кончину, на­читавшись новой прессы, вдруг печатает статью под назва­нием «Кто убил писателя Ч.?», где с нажимом на то, что Ч. был именно русским, а никаким иным литератором, пред­положил, что некие тёмные силы расправились с певцом на­родной жизни.

***

Старый, матёрый литератор-антисемит серьёзно и даже сер­дито заявлял в разговоре, что Высоцкий не мог быть евреем даже на капельку, поскольку написал «Протопи ты мне баньку, хозяюшка». Он был не просто антисемит, но питерский ан­тисемит, песня нравилась ему до слёз, и допустить, что её сочинил человек, имеющий отношение к тем, с кем он всю жизнь боролся, было для него нестерпимо.

***

Вспомнил клип с Утёсовым, а всего их было несколько, «Пес­ня американского безработного» (кажется, так), обращаю­щегося к обществу и хозяевам. Утёсов пел как бы сгорбясь, что мало позволяло его тучное телосложение, на фоне сияю­щего небоскрёбами чёрного задника и закидывая шарф че­рез плечо, чтобы показать, как холодно безработному в кап­стране.

***

Перед войной народ знал не только своих героев, но и своих миллионеров, что, впрочем, тогда официально совпадало. Один старичок рассказывал, какие споры вскипали в завод­ской курилке при обсуждении вопроса, кто у нас миллионер. Он вспоминал, что назывались Любовь Орлова, Козловский, Барсова, Лемешев, Папанин, Чкалов, Русланова, Дунаевский, Качалов, Алексей Толстой, Шолохов и Утёсов. Гордость, а не зависть вызывало то, как оценило их правительство и това­рищ Сталин за выдающиеся таланты и подвиги.

***

Феномен популярности Утёсова ещё не разгадан, его успех не стоит рассматривать в духе замечательной передачи «В нашу гавань заходили корабли», точнее, не только в этом духе. Леонид Осипович был не самодеятельный исполни­тель, а в русском народе всё-таки всегда ценился звонкий, чистый голос, даже и в бытовом пении. К тому же Утёсов на­рабатывал популярность, когда пели Козин, Юрьева, Цере­тели, когда ещё не вовсе была удушена столь милая русско­му сердцу «цыганщина». Только ли одесско-приблатнённая интонация, которой он, впрочем, в 30-е годы избегал, могла пленить загадочную русскую душу?

А может быть, объяснение самое простое? Он не был по­хож ни на кого, за ним не стояло знакомой слушателям тра­диции, и белорусскую застольную или суровую моряцкую песню он исполнял, по собственному выражению, «серд­цем», то есть единственно натурою. И особую прелесть пе­нию доставляла как бы чуть-чуть сторонность исполнителя, одесского еврея, русского артиста.

Конечно, Утёсова, а не Кобзона, которого где-то критика окрестила русским Синатрою, можно сравнивать с амери­канцем. Слушая Синатру, можно, кажется, понять причину успеха эстрадного, в строго вокальном смысле почти без­голосого певца: он поёт, как имеющий непреложное право быть услышанным, словно бы делая одолжение слушателям. Кобзон же, имея, в отличие от Синатры и Утёсова, сильный голос, поёт, словно заведённый механизм, ровно, одинаково, нивелируя всё, что исполняет.

***

Сталин ревностно, если не сказать страстно, относился к кино, управлял им. Для воспитания масс? По завету Ильича?

В первую очередь, для самого себя, удовольствия, просве­щения и, главное, убеждения.

Сколько бы он ни полагал, что Иван был прав, а Петруха недорубил, многократно убедительнее, нагляднее и бесспор­нее это делалось живыми средствами кино, постановками великих режиссёров, обликами великих актёров. Он ли более подействовал на Ал. Толстого, Черкасова, Эйзенштейна, дав им такую трактовку дел Ивановых или петровых, или они в свою очередь убедили и укрепили кремлёвского кинозри­теля?

Да и современная жизнь, которую он много лет вблизи не наблюдал, в фильмах Григория Александрова очаровывала и радовала правильностью избранного курса.

***

Притягательность акцента. Он присущ не только тем рус­ским, которые постоянно жили, воспитывались, росли в эмиграции или хотя бы на Кавказе и Прибалтике, но и по­бывшие даже недолгое время в среде прибалтов или кавказ­цев с неким неосознанным удовольствием чуть копировали акцент.

***

Странные случаются аналогии. Читая в части шестой «Анны Карениной» про губернские выборы, в которых участвуют Облонский и Левин, впервые обратил внимание на сцену с двумя напившимися дворянами: буфетчику запретили по­давать им водку.