В садах Эпикура

Проснувшись на четвертое утро пути, я увидел справа в окно покрытые снегом скалы на фоне яркого синего неба. Это было красиво. Во Фрунзе я прибыл утром декабрьского дня. Удивительно светило солнце и пахло весной. Я сдал чемоданы в камеру хранения. Убедился, что вместе со мной багажом прибыл громадный ящик с книгами. Вот и все, с чем я явился покорять Азию. В руках у меня была авоська с дамскими туфлями. Мой знакомый по университету искусствовед Саша Боров дал мне эти туфли для матери – актрисы, проживавшей со своим супругом режиссером во Фрунзе. К ним я имел и рекомендательное письмо. Я решил побриться и с радостью убедился, что здесь, как и в столице нашей родины Москве, в парикмахерской орудует еврей обыкновенный. Я сел на стул, и маэстро почему-то не только побрил меня и постриг, но и помыл голову. Я согласился на все.

На троллейбусе добрался до улицы Сталина, где жили Боровы. Встретили меня любезно, приняли туфли и письмо, пожелали успеха, разрешили привезти чемодан с вещами. Ночевать здесь, конечно, было негде, и я пошел искать пристанища. Центральные улицы мне понравились. Показалось, что в магазинах заполнены полки, на книжном лотке я, по привычке, купил трехтомник Некрасова, не задумываясь, куда же я его дену. Забрел на базар. Он показался необычайно живописным. Пахло жареным мясом и лошадиным навозом. Захотелось съесть шашлык, очень аппетитно жарившийся прямо на улице. Но на первых порах я не решился. В гостинице «Киргизия» мест не оказалось. Нашлось место в доме дехканина. Я поднялся в холодную, как погреб, комнату с несколькими железными кроватями и шифоньером пустым, словно ограбленная гробница. Мой сосед по комнате лежал на своей койке, не сняв пальто и сапог. Он поинтересовался, умею ли я играть в шахматы. Я сказал, что не умею. Сосед огорчился: «Жаль, сыграли бы на пиво». Мне стало так тоскливо, что я решил ночевать на улице, но только не в этой фрунзенской Бастилии, именуемой домом дехканина. Я вошел в вестибюль гостиницы «Киргизия» и сел против администратора. Трехтомник Некрасова пригодился: я погрузился в чтение «Убогой и нарядной». К вечеру администраторша сдалась, поместила меня в двухместный номер. Здесь можно было жить. Я спустился в ресторан. Разумеется, в меню красовались ромштексы, бифштексы, антрекоты. Рядом стояла маленькая буква «к» и умеренные цены. Милая официантка объяснила, что буква «к» значит конина. Я заказал антрекот по-кавалерийски и сытно поужинал. Моим соседом по номеру оказался милиционер киргиз. Он рассказал о падеже овец. Я не мог понять, в чем дело. Сосед объяснил: «Зима. Кормов для овец не заготавливают, чтобы не прогневить Аллаха. Аллах не сердится, а овцы дохнут». Почему они так поступают, он не знал. Мы покурили и улеглись спать. Потом наступило воскресенье, и я опять мотался по городу, сидел у Боровых, слушал их рассказы о Киргизии. Они были уверены в том, что я правильно поступил, выбрав для работы Фрунзе. Город хороший, много солнца, тепла, летом фрукты. Снабжение плохое. Но ведь так оно везде. Зато рынок здесь отличный. Я сказал, что промтоварные магазины чем-то заполнены. Мне ответили: «Попробуйте купить то, что вам нужно». Присмотревшись, я убедился в отсутствии нужных вещей. Впрочем, зубная паста продавалась, и это меня утешило. Я вез из Москвы запас, и теперь убеждался, что мог бы и не везти с собой зубной пасты. Но виноват был в этом Н. А. Зыков. Он жил во Фрунзе где-то в 1932 году и, возвратившись, привез двух черепах и впечатления об экзотике ящериц и скорпионов, поэтому я и запасся зубной пастой. Но к декабрю 1954 что-то все-таки изменилось.