В садах Эпикура

Закончив дело, я отвел пленного в караульное помещение. Специального места для пленных не было. Немец оказался среди наших солдат. Конечно, они захотели с ним побеседовать, пристали ко мне, чтобы я переводил их вопросы. Я не отказался. И здесь-то произошло самое интересное. Немец почувствовал, что он вне опасности: его накормили, дали закурить. Он уселся на железную кровать. Солдатики захотели узнать, почему он воюет против нас. Пленный спросил меня, может ли он быть откровенным. «Конечно!» – ответил я. Тогда он поинтересовался, сколько мне лет. Я сказал: «Двадцать». «Мы почти ровесники, – неожиданно радостно воскликнул немец. – Давай говорить друг другу – ты». Я подумал и согласился. И тогда пленный с необычайной уверенностью ответил на вопросы наших солдат: «Германия напала на Советы, потому что в противном случае Советы напали бы на Германию. Русские войска сосредоточивались у границы. Фюрер вынужден был начать войну, чтобы спасти Великую Германию». Когда я все это перевел, солдаты зашумели от удивления. То, что нам казалось абсолютным абсурдом, и правильно казалось, для немца было непреложной истиной. На вопрос о том, почему Германия вообще воюет, пленный ответил совершенно избитыми рассуждениями о жизненном пространстве. А когда его спросили, как он смотрит на перспективы войны, он выразил полную уверенность в скором и победоносном ее завершении для Германии. Всем этим бредом я был ошарашен не меньше, чем мои приятели из охраны. О целях немецкой агрессии, о тупом фанатизме немцев писали все газеты, говорили на любой политбеседе. Но вот теперь заговорил живой немец и собственной персоной подтвердил и газетные статьи, и политбеседы. Получилось сильно.

Утром приехал из Усмани Черных. Он решил воспользоваться мной в качестве переводчика, хотя относился ко мне плохо. (А вообще-то он видел наши отношения со Сваричевским и не вмешивался в них.) Ввели пленного. Тот, помня нашу беседу, запросто подмигнул мне самым веселым образом и сел на табуретку. Черных побагровел и сказал: «Встать!» Мне даже не пришлось переводить. Белобрысый парень вскочил, как на пружинах. Полковник Черных вел допрос сурово, очень требовательно, задавал умные вопросы, из ответов на которые можно было потом сделать серьезные выводы. От пленного требовалась большая сосредоточенность, а мальчишка, конечно, сразу этого не учел, он путался, уклонялся от прямых ответов, особенно, когда Черных повел речь о зверствах на оккупированной территории. Немец заговорил о том, что он простой солдат, что он выполняет приказы, а зверства чинят СС. Полковник Черных пару раз легонько стукнул пленного шомполом по заднице, тот от страха взвыл, но быстро сосредоточился и стал отвечать куда конкретнее, чем до этого.

Полковник закончил допрос. К моему переводу у него претензий не оказалось. Он спросил, понял ли я, как нужно допрашивать пленного. Я ответил: «Понял». Я действительно многое понял: как ставить вопросы, чего добиваться, и самое главное: я понял, какой глупостью было мое панибратство с паршивым фашистом, переход с ним на «ты». Я рассказал полковнику о разговоре в караульном помещении. Он отнесся к этому равнодушно, хотя сказал, чтобы я в отношении пленных не выходил за пределы своих обязанностей. Для бесед подобного рода есть политотдел. Мне разрешается говорить с пленным о чем угодно, но устраивать встречи – не мое дело. Все сказанное я принял к неукоснительному исполнению на всю мою дальнейшую службу. А бесед с пленными было у меня множество. Делал я глупости. Но о них в своем месте.