В садах Эпикура

«Светит солнце мертвыми лучами,
Нет в нем радости звенящей ласки.
Ну и что же? Дуб, шепча ветвями,
Сам себе рассказывает сказки».

Даниленко прокомментировал: «Утрированный и грубый индивидуализм, даже не спрятанный в поэтическом символе. Хороший конец. Половая импотенция (Здесь капитан перехватил. – А. К.). Умственно-эротическое самоудовлетворение. Эгоистически плохо». 4 января 1944 г. в маленьком селе Руда я написал стихотворение «Эдельвейс»:

«Кошачьи когти выпустила вьюга,
И точит гладь гранитную утесов,
Слизавши пыль с камней груди упругой,
Смерчем, поднявшись, в даль ее уносит.

Там шепчет мох и солнце умирает.

Садится сырость на камнях слезами,
А эдельвейс, средь снега расцветая,
Смеясь над смертью, шепчет с небесами.

От серебра снегов летят лучи струями,

С лучами солнца обнимаясь где-то,
А он, смеясь, трепещет лепестками,
Летит мечтою к облакам с приветом.

Шипя, шуршат в ущельях серых змеи

И проклинают мокрые глубины,
А эдельвейс, красу снегов лелеет
И смотрит вниз с высот своей вершины».

Даниленко написал: «Сей вариант утверждается. Это первое и, дай бог, не последнее поистине хорошее стихотворение. В стихе радость настоящей поэзии. Это настоящая поэзия. 5.1.44. В. Даниленко». Так и не могу понять, как обнаружил здесь преодоление индивидуализма капитан Даниленко. Я и дальше писал стихи, Даниленко подвергал их построчному разбору, писал варианты, учил меня. Сохранились смятые листки с моими стихами, и пометками, и замечаниями Даниленко, и все-таки я не написал двадцати стихов в пяти вариантах: символизм оказался не по мне.

Разумеется, я рассказал Даниленко о Нине. Я на нее обижался за холодные письма. Она писала про увлечение балетом, а я злился. Мне виделась она, идущей вдоль рядов партера, с каким-то обязательно лысым типом, и мне становилось жалко себя. Что делать? Вопрос был задан Даниленко, он сказал, что советов не дает и неожиданно вынул из-за голенища короткий нож и спросил: «Чем он похож на меня?» Я, конечно, не обнаружил сходства. Даниленко усмехнулся: «Попробуйте согните!» Я был восхищен. Теперь мне кажется, что самоуверенностью и самомнением капитан превосходил даже меня. Потом он написал Нине письмо и тем самым окончательно испортил мои с ней отношения. Но в это время Нина была какой-то очень далекой мечтой, совершенно лишенной реальности. Итак, кроме военных, были у нас другие дела и другие заботы.

Немцы и мы готовились к большим летним боям. Что я знал? Наша оборона построена очень хорошо и на большую глубину. Армия располагает многочисленной артиллерией и достаточным количеством снарядов. Люди, приезжавшие из недальнего тыла, рассказывали, что в лесах и рощицах спрятано много танков. Летали немецкие разведывательные самолеты. За ними появлялись большие группы бомбардировщиков. Но на них бросались наши новые истребители Ла-5 (конструктор Лавочкин), рассеивали, сбивали, это я видел много раз. Видел я и, как наши многочисленные штурмовики «Илы» летали на бомбежки тоже в сопровождении истребителей. Нередко я видел воздушные бои истребителей. С земли это зрелище мало понятно. Крутятся самолетики друг против друга и потрескивают из пулеметов. Потом разлетаются в разные стороны, и трудно постигнуть ту страшную напряженность боя, которую испытывает летчик. На моих глазах однажды случился бой на небольшой высоте между двумя нашими истребителями, находившимися в засаде, и немецким разведчиком «Рамой». Истребители атаковали, но были отогнаны огнем и ушли. Зрители были разочарованы, однако это свидетельствовало только о глупости зрителей. Командарм же Москаленко, наблюдавший бой, оценил дело по-другому: приказал наградить истребителей орденами «Красного знамени».