В садах Эпикура

В начале марта бурно таяли снега. Мы шагали по хлипкой дороге. Набухли от воды мои немецкие сапоги. Я брел в телогрейке, нес на шее автомат и в карманах пару гранат Ф-1. Шли целый день не останавливаясь. По дороге не попадалось ни одной деревни. Мы шли на северо-запад и слышали, как слева нас обгоняет бой. Было часа 4 дня, когда мы, совершенно измученные, промокшие, поднялись на бугор близ Борисовки. Дальше идти не пришлось. С места, где мы стояли, хорошо увидели, как в Борисовку по большаку мчатся немецкие танки и бронетранспортеры. Мы кинулись на запад прямо по снежной целине. Далеко впереди виднелась дорога. Немецкая артиллерия вела по ней огонь, но это и значило, что она свободна. Метрах в 20 от меня стукнулся здоровенный осколок снаряда, вновь взвился вверх и обессиленный упал в снег. Не помню, сколько времени мы опять шагали – лейтенант, я и несколько бойцов. Солнце стояло еще высоко, когда мы добрались до дороги. Вдали показались несколько машин. Мы не могли определить, чьи они, легли в канаву, приготовились стрелять. У меня зубы стучали от мысли, что повторяется июльский рассвет… Два раза из такого не выходят. Но страхи оказались напрасными. На машинах отступал наш узел связи. Возглавлявшему отряд командиру полка связи подполковнику Брюшко здорово повезло. Он направлялся в Борисовку, а мы его вовремя остановили. Мы сели на хорошо оборудованные грузовики. Подполковник Брюшко правильно решил двигаться в сторону Белгорода. Однако он нашел возможным дожидаться утра в одной из деревушек. Я очень ясно представлял себе обстановку и сказал, хорошо знавшему меня подполковнику: «Не надо останавливаться, нужно ехать, обязательно ехать. К утру немцы возобновят наступление, а до Борисовки рукой подать». Подполковник с обычной для него сволочной самоуверенностью ответил, что ему не нужны советы. А зря. Только мы расположились на ночлег, со стороны Борисовки показалась машина. Конечно, это была немецкая разведка. Часовые ее обстреляли, она повернула обратно, а нам в спешном порядке пришлось бежать. Было потеряно часа два времени, и вот тут-то случилась беда.

Была ночь. Немного подморозило. Мы ехали благополучно некоторое время, а потом машины завязли в бездорожье. Все усилия вытащить их оказались напрасными. А времени не было. Вот теперь подполковник Брюшко пожалел, что не послушал нетитулованную особу, а она все-таки набралась ума в разведотделе. Решили искать в ближайшей деревне лошадей, грузить рации на сани, остальное сжечь. Капитан связист, мой спутник лейтенант и я с несколькими бойцами пошли в деревню. Девочки-связистки остались у машин. В деревушке нашли хату председателя колхоза. Открыли дверь, увидели: сидит у стола человек в телогрейке, высоких валенках. На столе громадная бутыль самогона, около печи с ухватами прислонена недоумевающая винтовка. Мы попросили лошадей и сани. Нам их дали. В тот момент мне показалось, что наша просьба не встретила радости и энтузиазма. Не будь у нас оружия и стой винтовка поближе к столу, подальше от печи, может быть, с транспортом для нас возникли бы затруднения. Так мне показалось, но, может быть, я заблуждался по причине двадцатилетней запальчивости: как это так? Мы мокрые и примерзшие бежим, а мужичок благодушествует перед бутылью с самогоном. И ведь не угостил на дорогу председатель колхоза. Ну, да черт с ним. Мы получили лошадей и сани, погрузили на них все, что было возможно, и поехали. И еще долго виднелся огонь подожженных машин.

Я всегда знал, что девушки-связистки настоящие подвижницы. Но то, что я увидел за 7–8 дней отступления с ними, превосходит всякое воображение. Они казались неутомимыми. Ни одна не приспособилась на санях, груженых аппаратурой, на себе несли вещевые мешки, винтовки. Я выбивался из сил, задыхался, а они посмеивались надо мной. Нам удалось оторваться от немцев, и дальнейший наш отход протекал спокойно. Навстречу к линии фронта шли новые войска. Говорили, что это освободившиеся под Сталинградом дивизии. Лейтенант артиллерист и я, здорово поголодавшие, старались насытиться. В каждой деревне заходили в хату, просили поесть, и нас охотно кормили щами, разумеется, постными. Но спасибо было и на том. Измученные трудом и одиночеством, женщины кормили нас тем, чего сами имели в недостатке. А ведь мы уходили, и женщины знали, что за нами приползут немцы. А это грозило новой, ни с чем несравнимой бедой.