В садах Эпикура

Всех нас беспокоила мысль, удастся ли с ходу форсировать Днепр. Немцы шумели о неприступности обороны на его западном берегу. Судя по показаниям пленных, войска не сомневались, что там их ждет хорошо оборудованная оборона и смена укомплектованными дивизиями СС.

Даниленко уверял, что все решат танки. И однажды, возвращаясь под вечер с допроса (дело было в сентябре), мы увидели длинные колонны танков. Это шли соединения 3-ей Гвардейской танковой армии генерала Рыбалко. Они проходили долго, запыленные и могучие. Разумеется, мы не знали степени укомплектованности танковой армии и ее задач. Но то, что мы видели, было силой. Даниленко сказал: «Вот оно, требуемое для выхода на государственную границу». Я совершенно с ним соглашался. И в общем-то это было правильно.

В последних числах сентября войска 40 Армии форсировали Днепр. Выяснилось, что никакого неприступного восточного вала не существует. Армия завладела небольшим плацдармом у местечка Великий Букрин. Глубина его не превышала шести километров. Дальнейшее продвижение Армии было приостановлено сильными контратаками немцев, в которых участвовала дивизия СС «Рейх». С плацдарма нас не сбросили, но и наступление наше захлебнулось.

Левый берег Днепра у села Трактомиров пологий и песчаный. Противоположный – чуть подальше от воды – поднимается высокими крутыми холмами. В склоны этих холмов и были врыты землянки ВПУ нашей Армии. В первых числах октября, холодной и ясной ночью, Браверман и я вышли по глубокому песку к днепровской переправе. Моста еще не было. Через реку ходил паром на буксире маленького катера. На пароме стояла пушка, рядом с ней штабеля ящиков со снарядами, люди. Мы с подполковником Браверманом прошли вперед, и паром тронулся. Я снял пилотку и ловил лицом брызги и ветер. Днепр я увидел впервые. Зрелище было эффектным. Широкая-широкая река, недалеко то и дело нависают осветительные ракеты. Противник ведет огонь, но снаряды рвутся где-то на левом берегу. Я испугался, когда услышал специфический звон мин немецкого шестиствольного миномета. Но и они разорвались далеко. Переправились благополучно, часовые показали нам землянку, предназначавшуюся для разведотдела. Там был стол с полевым телефоном, отделенный узеньким проходом от «односпальных» земляных нар. Недалеко от землянки стоял домик для командарма, рядом с ним столб с подвешенным куском рельса для подачи сигнала воздушной тревоги.

Вскоре Бравермана на Букринском плацдарме сменил полковник Черных. Я впервые, сравнительно надолго, остался один на один с грозным полковником. Он, как и прежде, относился ко мне неприязненно. Было что-то пренебрежительное в его обращении со мной. Я не предпринимал ничего, дабы ему понравиться и пользовался всяким удобным случаем, чтобы оказаться от него подальше. Теперь мы втиснулись в один блиндаж, а потом перебрались в какой-то домишко. Я никак не изменил своего образа жизни на ВПУ. Только теперь передавал непосредственно ему собранную информацию, а потом, с его ведома, звонил в отдел. Полковник Черных, по сути дела, впервые увидел, как я работаю самостоятельно. До этого времени он и телефонных разговоров со мной не вел, разве что для выражения какого-нибудь неудовольствия. Все, что давал я в отдел, доходило до него через начальника информации добряка Прочаева. Правда, Прочаев всегда ссылался на источник информации. Теперь я оказался на глазах у Черных, и глаза эти все внимательнее и внимательнее всматривались в меня. Разумеется, я это учитывал. Полковник обратил внимание и на мои беседы с разведотделами соединений, и на то, что я не делаю записей (кроме пометок на карте), и на то, что сплю около телефона, и на то, как отвечаю на вопросы начальника штаба или даже командарма, если они звонят и не требуют его к телефону. Спал Черных чутко, все слышал, все видел.