В садах Эпикура

Войска Армии повели наступление с Букринского плацдарма. Долго и мощно била артиллерия. После артподготовки были захвачены оглушенные и очумевшие пленные. Я их допросил. Полковник Черных сначала задал несколько вопросов, а потом поручил дело мне. Наступление не удалось. В холмистой местности негде было развернуть танки, а без них пехота не могла одолеть немецкую оборону. Но попытки наступления с плацдарма не прекращались. В одну из таких попыток Черных и я находились на наблюдательном пункте командующего. НП был выкопан на высоком холме, а бой шел в низине. Движение пехоты отсюда не просматривалось. Отгремела артиллерия. Но огонь она вела не по разведанным целям, а по площади, поэтому и эффект оказался не столь уж значительным. Можно было видеть, как пошли наши танки. На небольшую высотку перед ними выползли два «Тигра» и, прикрывая друг друга, повели огонь по нашим тридцатьчетверкам. Две-три машины загорелись. Остальные отошли из-под опасных дальнобойных орудий «Тигров». Над полем боя появился наш истребитель. Наблюдательный пункт стоял высоко и казалось, что истребитель летает на его уровне. Мы не успели даже заметить, откуда взялся «мессершмидт». Короткая очередь, и истребитель взорвался в воздухе. Немец улетел. Неудачным был этот солнечный октябрьский день. Потом в район наблюдательного пункта полетели снаряды и мины из шестиствольного миномета. Едва ли противник знал, что здесь командующий. Просто повел огонь по заметной высоте. Я лежал на бруствере и смотрел за нашими танками. Когда начался обстрел, спустился в траншею. Сделал это не торопясь, потому что не чувствовал слишком большой опасности. Много раз лежал я и не под таким обстрелом. Прислонился к стенке траншеи и закурил. Увидел, что Черных, присматривается ко мне. Тогда я нарочно принял равнодушный вид. Собственно, ничего особенного не случилось. Огонь по нашей высотке продолжался недолго, никто от него не пострадал. Но реагировали на него по-разному. Многие зашли в блиндаж под мощные накаты бревен, хотя он предназначался для командующего. Некоторые легли на дно траншеи, другие с заметным страхом прижались к ее стенкам. Все было обычным, объяснимым и не выходило за рамки правил. А полковник Черных смотрел на меня. Просто ему не представлялось случая повидать меня в тех или иных ситуациях. У подполковника Сваричевского я не вызвал бы интереса. Наступление не удалось. К вечеру мы вернулись на командный пункт.

Не помню, в какое точно время на Букринский плацдарм прибыл Даниленко и еще несколько командиров разведотдела. Кажется, в это время к нам прибыл, вместо Жолобова, майор Иосиф Маркович Чернышенко, с которым у меня завязалась хорошая дружба. В июне 1948 года он подарил мне и Жене фотографию с надписью: «Друзьям и спутникам в период Великой Отечественной войны, от Днепра до Праги, в честь встречи в родной Москве – Алексею и Жене от И. М. Чернышенко». В 1948 г. он учился в Академии им. М. В. Фрунзе. Но я забежал вперед. Дело в том, что археолог Даниленко обнаружил в районе Трактомирова остатки какого-то городища и предложил мне их исследовать. Мы поднялись на высокий холм и стали по нему ползать. Отсюда хорошо был виден понтонный мост через Днепр. Немцы часто его бомбили. И на этот раз мы увидели, как над переправой закружились бомбардировщики. С берега ударили зенитки. «Юнкерсы» пикировали на мост, сбрасывали бомбы, но они рвались в воде, поднимая высокие фонтаны брызг. Со стороны смотреть было интересно. Но вот по нашему городищу почему-то ударили минометы. Мины легли где-то совсем рядом. Я сказал Даниленко: «Товарищ капитан, нам все-таки лучше прервать исследовательскую работу». Мое предложение показалось разумным по содержанию (он с ним согласился), но смешным по форме (и он очень смеялся). Все-таки мы ушли с этого опасного места.

Неожиданно на плацдарм приехала Женя Торбина. Увидела меня, обняла и горько заплакала. Я спросил с изумлением: «Женька, зачем ты здесь и почему ты плачешь?» Оказалось, что начальник нашей канцелярии дурак Яшков пошутил, объявив на узле связи, будто я тяжело ранен и меня нельзя вывезти с плацдарма. Девочка кинулась ко мне. Я писал о том, как плакала Нина Манегина. Теперь плакала Женя. И слезы были другими и чувствовал я их по-другому. Она успокоилась и уехала, а мне вдруг стало хорошо от того, что девочка плакала не от жалости к себе, а от страха за меня.