В садах Эпикура

Мы решили испытать новую рацию. Капитан Меньшиков установил ее на подводу и отправился с Бурылевым в какой-то пункт. Оттуда он передал, что обнаружил поле с неубранной свеклой. Подполковник Сваричевский приказал запастись ею на всякий случай. Подполковник славился умением вести рациональное хозяйство. Отдел располагал солидным обозом. Меньшиков успешно справился с возложенной на него задачей. Рация оказалась отличным средством связи, а из свеклы хозяйка дома, в котором мы ночевали, сварила самогон, пылавший синим огнем. Ни один отдел штаба не имел ничего подобного. Утром мы вставали, выпивали по стакану самогона и шли в столовую завтракать. После этого начиналась деловая страда. В разведотделе стоял густой туман от махорки и дразнящий запах свекольного самогона, переносимый немногими и среди немногих – нами.

В один из таких обильных дней в отдел приехали офицеры разведки (капитан, фамилию которого я забыл, и поручик Илович) из чехословацкой бригады полковника Л. Свободы. Бригада входила в состав 40 Армии. Вот, что мы знали об этой бригаде: она покрыла себя славой в боях под Харьковом, отбивая танковые атаки. Не знаю, правда ли это, но рассказывали, что один поручик пошел с противотанковыми гранатами на «Тигра», подорвал тяжелую машину и погиб сам. Солдаты и офицеры относились с громадной любовью к своему командиру, делившему с ними все тяготы боевой жизни. Однажды, заметив порванный телефонный провод, полковник остановил машину и сам устранил разрыв.

Прибывшие в отдел чехи, отдали честь, щелкнув каблуками и приложив к шапкам по два пальца правой руки. Произошло официальное знакомство. Пока капитан изучал обстановку, Меньшиков и я увели поручика Иловича в соседнюю комнату и угостили хорошей порцией самогона с мясными консервами. Разговорились. Чех рассказывал о Праге и Братиславе, какие это чудесные города. Я о чем-то его спросил, обратившись «господин поручик». Он сказал: «Сержант, не зовите меня господином поручиком, я товарищ». На том и порешили. Поговорили о женщинах и, вежливо поддерживая друг друга, вышли в общую комнату. Чешский капитан разговаривал с Даниленко. Оба оказались историками, и речь шла об известном чешском ученом Грозном, который расшифровал письмена хеттов. (Даниленко в конце мая 1945 г. побывал у него, был хорошо принят, привез книги с дарственными надписями.) Прощались без официальностей, просто пожимая друг другу руки.

В Василькове шел суд над схваченными полицейскими. Это зверье редко попадалось. Уходили, пока могли, с немцами. Трибунал заседал в городском театре. Я заходил туда. Присутствовало много людей. Полицаи сидели на скамье подсудимых в немецкой форме. Приговорили их к повешению и повесили на площади. Я присутствовал при этом. Рад был, что их повесили.

Новой рацией мы широко пользовались. Против этого никто не возражал: подслушать ее было невозможно. Но однажды случилось вот что: в корпусном разведотделе служил переводчиком хороший парень лейтенант Гуревич. Наш начальник информации добряк Прочаев, рассердившись на какую-то мою вольность, в горячах воскликнул: «Кац, запомни, кто ты, а кто я!» Я обозлился и сочинил стихотворение – диалог Прочаева с Гуревичем:

«Гуревич, брат мой воин неизменный,
Ну, как у нас идут дела?
Скажи мне сразу? есть иль нету пленный,
И что нам ночка принесла?

Все хорошо, божественный Прочаев,

Хотя довольно ранний час,
Хотя звонка я вашего не чаял,
Но информирую как раз…

Ах, есть ли пленный? Капельку терпенья!

Рукой горящих ран не тронь…
Покуда все течет без измененья,
Лишь методический огонь…»

Исполнялась эта вещь на мотив песенки Утесова «Все хорошо, прекрасная маркиза». Второе стихотворение было подражанием «Землянке» А. Суркова.

«Путь блестит электрический свет,
А на сердце такая мура,
Потому что велел Белодед
Карту сделать ему до утра.

Телефон, словно муха, жужжит,

Не видать, не слыхать ни хуя,
Бестолково Прочаев кричит:
“Кац, запомни, кто ты, а кто я!”»