В садах Эпикура

Вскоре меня принимали в кандидаты партии на бюро штаба Армии. Подполковник Груздев рассказал мне основные положения устава. Что касается международной обстановки, то, по его мнению, если члены бюро и зададут мне какие-нибудь вопросы, то только для того, чтобы узнать у меня новости. В этом случае я должен помнить, что некоторые сведения секретны. Я же волновался совсем по другому поводу. Надо мной висела тень моего несчастного отца. Но все, разумеется, обошлось. Меня приняли за пару минут. Забегая вперед, скажу, что 9 марта я получил кандидатский билет. Среди членов бюро, совершенно для меня неожиданно, оказался начальник административно-хозяйственной части штаба Армии. Это меня разочаровало: закоренелые разведчики не почитали интендантов. Закоренелые разведчики не задумывались над проблемами снабжения. Они потребляли.

Между тем, с концом февраля дохнуло весной. Никогда не встречал я ее так рано и теперь радовался оттепели и каким-то непередаваемым запахам нехолодного влажного ветра. Пришло паршивое письмо от Нины. Я, разумеется, написал ей о своем ордене. Она ответила насмешкой. Я очень огорчился, пошел к Даниленко, хотел напиться, но выпивки не получил. Пошел утешаться к Жене Турбиной. Она только что вернулась из госпиталя: лечила глаза. Женя со связистками жила довольно далеко за озером. Я ходил к ней по хрупкому льду. Обходилось. Один раз, правда, едва не утонул. Возвращался через озеро после празднования 8-го марта, провалился у берега, но кое-как выбрался. Женя по-прежнему меня любила. Увидев меня, брала за белый воротник полушубка, прятала в нем лицо. Она говорила: «Скорее бы весна, чтобы все зазеленело, все высохло». Ей хотелось звездной ночи, запаха травы и цветов. И мне хотелось того же. И еще хотелось, чтобы кончилась проклятая война. И я, злой на Нину, сказал: «Женька, у меня действительно нет девушки, кроме тебя». А она накинула на плечи поверх гимнастерки, подаренный мною, цветастый платок и пела под гитару.

В начале февраля 1944 г. я получил первое и последнее за время войны письмо от Юрки Зыкова. С Юркой Зыковым мы вместе росли и учились в школе. Он всегда хотел стать летчиком. С раннего детства. Он любил мастерить: клеил сложные коробчатые змеи, строил модели самолетов и планеров. Все это летало. Когда велосипеды считались редкостью, ему купили какую-то ржавую развалину. С помощью керосина, молотка и клещей он заставил колеса вертеться. Мы стали ездить на велосипеде. Все, кроме меня. Я не доставал ногами до педалей, а потому меня возили на раме в качестве пассажира.

У Юрки Зыкова была сестра Лиля на два года его моложе. Где-то в начале 30-х гг. родился брат, которого нарекли нечеловеческим именем Эвир. Расшифровывалось это как Эпоха Войн и Революций. Эпоха оказалась на два месяца недоношенной, росла шепелявой и кривоногой. Но выросла, живет и называется Александром. Имя Эвир пришлось переменить, потому что в школе эпоху именовали Эвировичем, а это уже оказалось нестерпимым.

Так вот, еще обучаясь в десятом классе, Юрка Зыков поступил в аэроклуб. Он с величайшим увлечением учился летать, рассказывал, как поднял самолет в воздух, как не сумел с первого раза посадить его и сделал лишний круг над аэродромом, но все-таки посадил. Окончив десятилетку и аэроклуб, он поступил в 1940 г. в летное училище. Перед войной я получил от него письмо и фотографию. Юрка Зыков смотрел с нее целеустремленно и решительно. На фотографии надпись: «На память моему старому другу Алексею Ю. Зыков. 28.1.41». После этого прошло ровно три года: его второе письмо ко мне датировано 26 января 1944 года. Юрка писал:

«Здравствуй, дорогой Лешка!