В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Когда пришла пора снова меня отвозить, меня забирал именно он – не знаю, было ли это случайностью или его личной инициативой. По прибытии в рентгенологию он отправился прямиком к оператору с моей картой и посоветовал ей: «Не спрашивайте ее про ребенка». Сначала она удивилась его интонации, однако затем выражение ее лица смягчилось, и она кивнула.

Я улыбнулась, а затем сразу же сделала более нейтральное выражение лица. Было очевидно, что он не хотел, чтобы я его услышала. Она не спросила у меня про ребенка. С этого момента больше никто меня в больнице о нем не спрашивал. Казалось, каждый санитар теперь знал, что нужно защищать меня от нежелательных вопросов, когда я покидала свой этаж. В больнице на восемьсот коек им как-то удалось объединиться, чтобы защитить одного-единственного пациента.

Вернувшись в относительно безопасную палату интенсивной терапии, я стала ждать результатов. Каждый день я снова и снова спрашивала, когда я смогу выписаться. Теперь я знала каждого человека, от которого зависела, – эти люди помогали мне с любой мелочью, подводили кислород и проводили необходимое для моего выживания лечение. Они так незаметно выполняли свою работу, что, подобно глупому подростку, я наивно полагала, что прекрасно обхожусь без чьей-либо помощи.

Компьютерная томография выявила заметные улучшения, жидкость вокруг легких была без изменений, мои лабораторные показатели оставались стабильными. У них почти не оставалось рациональных причин держать меня в больнице. Было полно другого рода причин, в основе которых лежал страх – все те преследовавшие нас «а что если», которые на деле оказывались лишь беспокойствами, а не реальными рисками. Я готовилась к выписке. Я сидела в инвалидной коляске, держа на коленях коробку с открытками от разных людей, что висели на стене в моей палате. Обтягивающие штаны для беременных и футболка так облегали мое тело, что я чувствовала себя более обнаженной, чем в похожей на носовой платок больничной сорочке. Я снова обретала саму себя, и это было непривычно.

Будучи в больничной сорочке, я была лишь очередным больным пациентом, безликой частью чего-то большего. Теперь же, оказавшись в своей одежде, я снова становилась собой. Вернее, новой версией себя. Причем не самой лучшей – раздутой, в шрамах и недееспособной. То, что должно было восприниматься мной как победа, на деле казалось обреченным смирением. Я что-то потеряла в этом сражении, нечто менее осязаемое, чем потеря ребенка. Я потеряла ощущение себя как сильного, способного и самостоятельного человека.

«В ближайшее время вам доставят из аптеки все ваши лекарства», – сказал старший врач. Меня предупредили, чтобы я избегала всего, что угрожало целостности фиброзной капсулы моей печени, в том числе контактных видов спорта, автомобильных аварий и объятий – забавно, не правда ли?

Рэнди подъехал на машине, и меня выкатили наружу. Я попала в больницу весной, а покидала ее в самый разгар лета. Мы не возвращались в наш дом. Я только что снова научилась ходить и не смогла бы подниматься по лестнице в нашу спальню. Так что я переезжала в мой отчий дом, где на цокольном этаже разместилась арендованная больничная кровать, душ с душевым сиденьем, а также обитое мягкой тканью кресло-качалка с тахтой, которые мы купили для ребенка. Предполагалось, что за мной будет ухаживать моя мама, которая была воспитана монахинями и прекрасно понимала, какие чудеса способны сотворить тяжкий труд и добрые дела. Ей предстояло найти способ трансформировать свои мысли и переживания в более материальные проявления помощи: помогать мне принимать душ, укладывать меня в кровать, вести подсчет моих таблеток и бесчисленное количество раз пытаться уговорить меня поесть. Кормление своего собственного ребенка стало для нее наивысшей формой молитвы.

Вещи в нашем старом доме были собраны, еще когда я была в критическом состоянии – Рэнди интуитивно понимал, что мы больше не сможем жить в доме, в гостиной которого я постепенно умирала на его глазах. Я не помнила, как именно мы переезжали. Помнила только, как в один прекрасный день я оказалась в новом доме после того, как немного поправилась под присмотром моей мамы. Проблемы с памятью стали для меня удобной отговоркой в случае, когда я не могла что-то найти. Рэнди, вложив все свои силы и душу в подготовку нового дома, каждый раз комично вздыхал, когда я говорила: «Тот, кто убирал мои вещи, мог хотя бы оставить записку». Прошло уже восемь лет, а я все обвиняю воображаемых грузчиков, когда не могу найти коробку с чаем.

Вдыхая свежий летний воздух, я почувствовала сильную ностальгию по всему, что видела.

«Ух ты, это ведь твоя машина», – сказала я очевидную вещь.

Он решил мне подыграть: «Да, помнишь ее?»

«Помню-помню. Ух, я не была в твоей машине…»

«Очень давно», – закончил он за меня фразу.