В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

С меня было достаточно. С выпрыгивающим из груди сердцем я достала пузырек из аптечки. Я открыла его и заглянула внутрь, уже почти всерьез ожидая, что таблетки со мной заговорят. Я высыпала их себе в ладонь, почувствовав, насколько они легкие для столь серьезной и сильной штуки. Я пошла в ванную, перевернула ладонь, и они посыпались прямиком в унитаз. Смывая воду, я почувствовала, как их терзает полная потеря контроля надо мной. Тут же они замолчали. Оказалось, что им нужно было обязательно быть рядом, чтобы оказывать на меня хоть какое-то влияние. Вот бы для всех все было настолько просто.

Через неделю-другую я привыкла к постоянно преследующему меня дискомфорту. Он стал для меня фоновым шумом, который лишь изредка становился достаточно громким, чтобы заглушить мои собственные мысли, а чаще всего просто отвлекал. Я поняла, что могу обрести в боли силу либо могу оттолкнуть ее и обходить стороной. Я могла игнорировать ее или полностью на ней сосредоточиться, пока она мне не надоест.

Я осознала, что, хотя мне и приходится считаться с болью, совершенно отдельным от нее и не менее важным было то, какой смысл я придавала этой боли сама. Мое восприятие боли целиком зависело о того, на что я соглашалась обращать внимание. Если внезапно наступивший приступ пронзительной боли вызывал у меня страх каких-то ужасных последствий, то меня переполняла тревога, мое дыхание учащалось, и боль, словно по команде, обострялась, становилась более выраженной и мучительной. У меня уходили часы, чтобы выйти из этого порочного круга. Когда же я воспринимала возникшее ощущение лишь как очередной аспект моего выздоровления и напоминала себе, что необходимо продолжать равномерно дышать, то боль, лишенная своей власти надо мной, покорно проходила.

Я научилась смотреть на боль, вместо того чтобы от нее прятаться. Когда я отказывалась открыто на нее смотреть, она росла, подобно тени. Было такое чувство, словно боль способна улавливать мой страх – она использовала его в качестве топлива, чтобы мучить меня. Понадобилось время, чтобы ее обезоружить, чтобы научиться смотреть ей в глаза. Мне пришлось учиться просто существовать рядом с болью в собственном теле, что было очень непросто. Сидеть бок о бок с ней, признавать ее, но при этом сохранять свою целостность. Чтобы ощущать боль подобным образом, мне приходилось постоянно напоминать себе, что это не я. Это всего лишь ощущение.

Я была больше боли и могла ее вытерпеть – она была не в состоянии меня убить. Я могла ее перебороть. Я была сильнее боли. Я поняла, что у меня есть выбор – либо поддаться панике, либо научиться справляться. Я нашла способ оставаться в безопасности, будучи в своем собственном теле.

Я осознала, что то, что я узнала о боли, касается и большинства других чувств. Я не была обязана им поддаваться – на самом деле я сама принимала непосредственное участие в их формировании. Я могла состряпать грустный рассказ и прочитать его самой себе либо могла решить так не делать. Я могла решиться открыто разобраться, использую ли я свою утрату, чтобы не отпускать те чувства, с которыми не знала, как расстаться. Я могла заново определить себя и обрести желаемое эмоциональное состояние. Я могла решить перестать испытывать чувство вины за то, что я не в состоянии чувствовать все и сразу, в тот момент, когда от меня этого ожидают, потому что еще много лет новые чувства все будут и будут ко мне приходить. С каждым таким заходом я все лучше и лучше понимала, как нам с ними мирно сосуществовать.

Я стала испытывать чувство благодарности за каждую маленькую победу. Это казалось настолько правильным и приятным, что я решила первую свою вылазку совершить в церковь.

Что бы на самом деле меня ни спасло – будь то современная медицина, удача или молитвы, – это заслуживало того, чтобы я воздала этому хвалу. Я собиралась встать на колени перед алтарем и вознести хвалу всему и всем, кто теоретически мог быть к этому причастен.

Я переживала, что не смогу стоять на протяжении всей литургии, однако все меня заверяли, что среди прихожан полно дряхлых стариков, которые будут все время сидеть. Мне сказали, что среди них я почувствую себя как среди своих, что звучало весьма утешительно, если только не учесть, что мне было всего тридцать три года.

Мне по-прежнему приходилось прилагать огромные усилия и тратить уйму времени, чтобы помыться и одеться, так что мы немного припозднились и приехали, когда литургия уже началась. Мы старались тайком пробраться к скамьям, однако все наши усилия были напрасными. Все присутствующие нас увидели, за исключением священника, который еще не успел повернуться к прихожанам лицом. Когда мы уселись, я начала ловить на себе признательные взгляды, и до меня доносилось изумленное перешептывание. Вот уже много месяцев мое имя фигурировало в списке для молитв, и многие из присутствующих активно молились за мое здравие.