Бедняга Рэнди ненавидел сюрпризы, и так как он полагал, что на работе я в безопасности, то позволял себе невиданную прежде роскошь спрашивать меня о том, как прошел день, не боясь при этом услышать ничего, что он бы мог интерпретировать как плохие новости.
«Ну, на самом деле меня тут беспокоила боль… если честно, боль меня беспокоила уже какое-то время», – начала объяснять я.
«Погоди, какая еще боль? Почему я впервые об этом слышу?» – он начал паниковать.
«Да это пустяки, – сказала я, хотя это было явно не так. – Ладно, просто послушай, – продолжила, решив перенять тактику рентгенолога. Я объяснила, что один мой друг сделал мне УЗИ печени, и ему показалось, что он что-то увидел, после чего мне провели полномасштабную процедуру, и им тоже показалось, что они что-то увидели, так что теперь мне нужно будет сделать компьютерную томографию. – Вот и все», – добавила я, надеясь, что у него не будет никаких вопросов.
«Но что именно они там увидели?» – прозвучал предсказуемый вопрос.
Я стала пытаться подобрать какое-нибудь нейтральное слово, чтобы не говорить про образование или опухоль. «Ну это своего рода скопление ткани в форме некоего… шарика», – запинаясь, сообразила я.
«Типа образование?» – спросил он.
«Ну да, типа того», – согласилась я. «
«Хорошо, – сказал он, понимая, что лучше, пожалуй, на меня не давить. – А ты скажешь маме?» – вопрос был с подвохом. Он имел полное право его задать, потому что ему нужно было знать, кто в курсе, чтобы ненароком меня не выдать. Казалось, это вполне обычный вопрос, однако он мог предоставить ему гораздо больше информации, чем любые дальнейшие расспросы. Так, например, если бы я сказала «нет», то это означало бы, что дело серьезное, а значит, ему стоит беспокоиться. Если бы, однако, я сказала «да», то он бы знал, что от мамы мне будет не так легко отделаться и она сможет вытянуть из меня больше подробностей, которые он впоследствии сможет узнать и сам. Это были шпионские манипуляции на уровне ЦРУ.
«Я пока не уверена», – искренне, пускай и преследуя свои интересы, ответила я. Я и правда не знала – все происходило так быстро.
Я пришла на томографию на следующий день, по завершении утреннего обхода. Я сняла свой белый халат вместе с бейджем и переоделась в больничную рубашку в синий горошек. Помогла оператору найти подходящую вену для катетера, и когда он был установлен, расположилась на хорошо знакомом столе.
«Ваш врач назначил этот контраст, так что вы почувствуете, как по вашему телу пройдет теплая волна, когда его введут. Будет такое чувство, будто вы обмочились – знайте, что это не так, – сказала она мне. – Постарайтесь лежать неподвижно, а когда я попрошу задержать дыхание, вообще не шевелитесь ни на миллиметр, чтобы мы получили хорошие снимки, договорились?»
Я кивнула. Я знала, что от меня требуется.
Я легла на твердую металлическую поверхность стола и услышала знакомый звук, когда стол звякнул и начал задвигать меня в напоминающий своей формой бублик томограф. Я почувствовала тепло от растекающегося по моим венам контрастного средства, от которого мой мочевой пузырь стал теплым и начал сокращаться.
«Теперь не шевелитесь, сделайте вдох и задержите дыхание», – сказала она мне через динамик.
Я восхищалась тем, что была в состоянии одновременно и лежать плашмя, и задерживать дыхание. Это происходило на самом деле, и я это чувствовала. Для меня очень многое значило оказаться в том же самом месте год спустя, демонстрируя такие разительные успехи. Когда же стол начал отодвигать меня от томографа, я почувствовала себя лежащей на конвейерной ленте, которая уносит меня все дальше и дальше от моего висящего на стене белого халата, от моего статуса врача. Я прекрасно понимала, какой путь меня ждет дальше: по длинному холодному коридору в предоперационную палату, а потом снова в операционную. Я села и почувствовала непреодолимое желание поскорее убраться из больницы.