В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о Русско-японской войне

Было уже вполне светло, когда я вернулся на бивак. Я слез, вернее, свалился с лошади и сейчас же заснул. Но меня через четверть часа поставили опять на ноги: приехал генерал Столица, назначенный начальником отряда вместо генерала Орлова. Требует он меня, требует построить мой полк и весь отряд… Очевидно, согласно установившимся маневренным порядкам мирного времени, желает «знакомиться» с отрядом, – то есть поздороваться и показать себя… Вот что значит бессмысленная рутина! Почти сутки люди истекали кровью, измучены вконец, не ели, не спали, умирают от жажды. Осталась какая-нибудь капля сил. Беречь бы надо эту убогую каплю на случай встречи с врагом, который неминуемо должен ринуться на нас сейчас. А тут отнимают эту каплю в угоду мертвящей рутине! Точно мы не познали бы своего премудрого начальника отряда по энергичным распоряжениям в первом бою, никогда не видав его раньше в лицо, – точно нельзя было отложить хоть на несколько часов этот «миг свидания» и дать возможность людям хоть сном освежить силы. Казалось бы более разумным, если бы для знакомства, вместо пустого лицезрения, новый начальник подумал бы о том, что полк измотан кровопролитным боем, вторые сутки ничего не ел, и распорядился бы сам, или полюбопытствовал у командира полка раньше всего о том, как накормить людей, не тормоша их выстраиваниями и равнениями. Но для таких забот надо пошевелить как-нибудь мозгами, а приказать построиться, подъехать и сказать «здорово братцы» гораздо проще…

Генерал Столица, однако, не удовольствовался тем, чтобы поздороваться, но еще начал ругать полк и говорить обычные истасканные фразы, что полк «не поддержал славы» и т.п. Мне стоило больших усилий, чтобы не прорваться перед строем и дать надлежащий отпор в ответ на выслушанные пошлости. Когда полк был отпущен на бивак, я все же потребовал от генерала Столицы объяснений – от каких корреспондентов он знает про поведение Псковского полка в бою…

Не успел полк составить ружья, как надо было снова выстраиваться: приехал командир 5‑го Сибирского корпуса генерал-лейтенант Дембовский, который тоже пожелал поздороваться с людьми. Отпустили, слава богу, на бивак.

Люди отыскали где-то лужу с грязной водой в расстоянии около одной версты от бивака и начали кипятить котелки, у кого таковые сохранились, чтобы успокоить желудок хоть горячей водой; тем более что в сыром виде ее и пить немыслимо было. Пришлось, однако, бросить заботы о желудке и сейчас же по тревоге собирать людей, потому что приказано было немедленно снова построиться для встречи командующего армией…

Подъехал генерал-адъютант Куропаткин в сопровождении огромной свиты, которая казалась еще больше при многочисленном конвое. Подъехал к полку, и тоже почему-то начал поносить нас… Я, да, вероятно, и многие офицеры полка, не могли отдать себе отчет, – что это происходит с нами. Ведь мы строевые бойцы, – никаких штабных распоряжений не знали. Совершенно не знали и не знаем, кто у них там напутал, и что именно, – нужно было нам обороняться или наступать. Мы знаем одно: когда войска бились насмерть, истекая кровью, никто из начальников не показывался. А теперь, когда бой кончился, появилось такое обилие начальства; и все ругаются; варварски ругают остатки мучеников, случайно пощаженных смертью… Однако за что? Разве мы отдали какую-нибудь вверенную нам позицию? Разве мы не умирали вчера длинный-длинный день? Разве мы не дошли до какого-нибудь указанного нам пункта атаки? Чего от нас хотят, за что ругают?

– А вы, – обращаясь ко мне, прибавил генерал-адъютант Куропаткин, – вы должны были умереть вчера, должны были быть убиты…

Пожалуй, может быть действительно в том моя великая вина, что я жив…

Но ведь и смерть – большая капризница. Мало ли она вчера заигрывала мною! Чем же я виноват, что она поиграла да бросила до другого раза. Неужели мне учинить над собою харакири? Ведь для России, для армии-то нашей, моя смерть безразлична…

Кончил генерал-адъютант Куропаткин свою ругань, отпустил полк. Меня окружили офицеры, крайне взволнованные жестокими словами командующего армией: «Что мы сделали, господин полковник? В чем наша вина?…» Но ведь меня также мучает тот же вопрос; что я им мог сказать? «Нам, господа, нужно было умереть вчера, и мы были бы правы – «бо мертвые срама не имут…» На всех лицах офицеров и нижних чинов видно было крайнее смущение. Нам больно было смотреть в глаза друг другу.

Через несколько минут меня потребовали к генерал-адъютанту Куропаткину, и он начал меня расспрашивать об обстоятельствах боя в значительно смягченном тоне. Я доложил, что мог, и затем прибавил, что полк крайне смущен незаслуженным приговором.

– Ну, успокойте людей. Ведь с вашим полком я поздоровался, в отличие от этих полков, – утешил меня генерал-адъютант Куропаткин, указывая на расположенные недалеко от нас Инсарский и Бузулукский полки.