В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о Русско-японской войне

Оказывается, что после нашего вступления в бой 20 августа, уже около 10—11 час. утра, на оставленном нами биваке среди обозов начала уже распространяться паника. Обозы перебрались сначала к разъезду № 8, а затем и здесь разразилась паника и около четырех часов дня ушли на ст. Янтай. На этой последней тоже все больше и больше росли грозные слухи. Беглецы, постыдно забывшие свой долг, рассказывали в тылу всякие нелепости, врали неистово, потому что только враньем и можно было сколько-нибудь оправдаться в глазах слушателей. Один офицер наш обезумел настолько, что все ему представилось потерянным: в паническом ужасе примчался он на станцию Янтай и лезет в стоявший пустой вагон, чтобы «ехать в Россию» – «все кончено: наш командир полка убит, знамя потеряно…» и плачет. Его обступили офицеры, нижние чины, мой верный денщик Юлиан с расспросами:

– Неужели убит, может быть, ранен?..

– Нет, нет!.. Убит… Я сам своими руками его укладывал на носилки…

Тут же подвернулся известный корреспондент Немирович-Данченко, который стал расспрашивать офицера о подробностях, к которым относился, конечно, с безусловным доверием, как исходящим от непосредственного участника…

Спасибо, что добрые товарищи – другие офицеры полка, – убедившись доподлинно, что я жив, сами послали сейчас же телеграмму домой, что я жив, опасаясь, что записанная корреспондентом телеграмма со слов «непосредственного участника» может причинить жене совсем напрасные страдания.

Расположился чай пить на биваке, после продолжительного невольного воздержания. Явился ко мне как-то офицер пограничной стражи и сообщил таинственно:

– С вашим товарищем, офицером Генерального штаба, полковником Н-м, происходит что-то неладное.

– А что такое?

– Телеграмму, знаете, послал, говорят, на имя государыни, умоляя ради спасения армии сейчас же заключить мир: иначе армии грозит гибель. Говорят, что и государю послал такую же телеграмму, но задержали…

Через несколько минут подошел к моей палатке и сам полковник Н-в, которого я видел тогда в первый раз. Он действительно показался мне немного в нервном возбуждении; но при той обстановке, которую мы тогда переживали, нужно было иметь крепкие нервы, чтобы сохранить достаточную уравновешенность. Не один только полковник Н-в, но и многие другие находили наше положение критическим: Генерального штаба капитан С-в поминутно тоже тревожился. Указывая рукой на необозримые обозы, запрудившие весь горизонт, он часто твердил:

– Посмотрите, посмотрите… Ведь это Седан…

И действительно мы были на краю гибели. Японцы оказались ниже величия этой минуты. Насколько тут проявилось творчество ген. Куропаткина, настолько японцы не сумели воспользоваться выгодами своего положения[27]. И велик Бог земли русской, что вывел нашу армию из беды!..

Вечером я узнал, что ожидают сейчас приезда командира нашего корпуса генерала Бильдерлинга; я поехал к нему навстречу, так как не виделся с начальством ведь с самого начала июля, перед отправлением в Бенсиху. Наш обаятельный начальник встретил меня ласково, спросил, что пережили за это время. Я ответил короткой фразой: «Видели хорошие дни, – бегущих перед нами японцев 7 августа; видели и печальные дни, как 21 августа, когда Псковский полк выслушал суровый приговор от командующего армией за бой под Янтайскими копями». Находившийся при этом Генерального штаба капитан С-в, состоявший при главной квартире, прибавил от себя: «И я могу засвидетельствовать, что по всеобщим отзывам сделанный Псковскому полку упрек совершенно незаслуженный…» «Так вы бы это сказали там, в штабе армии», – закончил генерал Бильдерлинг этот короткий разговор и поехал дальше. Упоминаю об этих нескольких фразах потому, что они послужили основанием целого события, как это видно будет ниже.

Начинаю оглядываться на товарищей и друзей, с которыми не виделся почти 1½ месяца, и я поражен ужасной переменой, какую я вижу на знакомых лицах: господи, как они постарели все! Как на себя не похожи. Что с ними? – неужели все так измызганы? Увидел писаря штаба дивизии и окликаю его по имени: «Федоренко, здравствуй брат! Как живется?»

Смотрю, выпучил на меня глаза и смотрит с недоумением… Понатужился и выпалил:

– Вашебродие. Неужто это вы, полковник Грулев, наш бывший начальник штаба? Ведь вас только по голосу и узнать можно…

«Эге, – то-то, – подумал я, – значит, сам-то я тоже постарел и уж не тот. Недаром на войне считают месяц за год…»

23 августа. Едва рассветало, когда меня сонного разбудил тревожный голос офицера нестроевой роты. С искаженным от страха лицом он сообщил мне, что приказано немедленно все обозы возможно скорее убрать из окрестностей станции.

Вслед за ним в палатку влетел еще офицер из полевого штаба армии с торжественным приказанием: «Господин полковник! командующий армией приказал немедленно отправить обозы по дороге в Мукден…»

«Что за штука, – подумал я, – что это вдруг так загорелось сразу. Да и откуда тут взялся сам командующий армией, что его интересует мой обоз?» Отдал необходимые приказания и наскоро стал одеваться.