В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Мы ушли даже такъ далеко, что тоскуемъ по зим, если дв недли у насъ простояло лто; мы любимъ снгъ и умираніе. Ни одинъ человкъ не чувствуетъ себя удрученнымъ, когда проходитъ лто, никто по немъ не скучаетъ, не печалится, какъ ни странно, ни непонятно это кажется. «Худшій приговоръ для жизни то, что никто не печалится о ея смерти». И когда мы видимъ, что снова исполнилось наше завтнйшее желаніе, мы не заползаемъ съ отчаяніемъ въ душ въ зимнее убжище, что было бы всего естественне, нтъ, мы работаемъ, копошимся и роемся въ снгу. А въ долгіе вечера, когда снаружи ничто живое не сметъ шелохнуться отъ стужи, мы затапливаемъ у себя печи и читаемъ, читаемъ романы и газеты. Но древніе народы не читаютъ, они проводятъ ночи на воздух и наигрываютъ псни. Вотъ и теперь сидитъ подъ акаціей человкъ, мы видимъ его и слушаемъ его игру, — что же это за страна! Когда одинъ варварскій король сталъ европейцемъ, то началъ употреблять Кавказъ въ качеств мста ссылки. Главнымъ образомъ ссылалъ онъ туда поэтовъ.

Ночь проходитъ, но таковы уже здшніе люди; они все-таки не отправляются на покой. Жизнь имъ миле сна, потому что ночь такъ тепла и усяна звздами.

Коранъ не все доступное воспретилъ людямъ: они могутъ утолять жажду виноградомъ, они могутъ съ наслажденіемъ пть при мерцаніи звздъ. Оружіе за поясомъ иметъ здсь свое значеніе, оно означаетъ войну и величіе, побду и звукъ барабана. Но рядомъ съ нимъ иметъ свое значеніе и балалайка: она есть символъ любви, колышащейся степи и шелестящей листвы акацій. Когда возгорлась послдняя война между турками и греками, то одинъ турецкій офицеръ, какъ нчто само собою понятное, заране предсказывалъ, кто будетъ побжденъ. И онъ прибавлялъ: О, кровь польется ручьями, и кровь прольется на цвты, такъ много падетъ грековъ! Это я гд-то прочелъ, и меня тронулъ языкъ и своеобразное представленіе. Кровь на цвты! Вы, господа прусскіе офицеры, умете ли такъ говорить?..

Когда мы снова пришли домой, то постели оказались до нкоторой степи оправлены, но не хватало воды для умыванія, полотенецъ и спичекъ. Да, собственно говоря, постели и не были готовы, на каждой было только кое-какъ разостлано по дв простыни. Моя спутница выправляетъ и разглаживаетъ простыни, впрочемъ, не съ цлью себ самой принести этимъ пользу, а скоре для того, чтобы научить двушку этому благородному искусству, — такимъ образомъ, скоре изъ любви къ длу. Об стараются рука объ руку и, такъ какъ каждая со своей стороны подражаетъ языку другой, то мн приходится выслушивать самыя удивительныя вещи. Мы предлагаемъ двушк добыть намъ также и одяла, потому что налицо только простыни, — она идетъ и возвращается съ однимъ одяломъ. Мы просимъ дать намъ и другое, по одному на каждую кровать, и двушка приносить еще одяло.

Теперь, если бъ еще воды для умыванья; нельзя ли добыть воды умыться? Двушка не понимаетъ ни звука. Мы объясняемъ ей, прилагая къ тому все свое стараніе, и, наконецъ, она догадывается, что намъ нужна вода. Но на этотъ разъ мы попали впросакъ. Двушка наступаетъ своей голой ногой на педаль умывальника, и тотчасъ изъ крана вытекаетъ струя воды. Такъ устроены здсь умывальники; въ Россіи всегда моются при помощи струи воды, это мы должны бы знать еще съ Москвы. Вы, иностранцы, моетесь въ собственной грязи, говорятъ русскіе. Но напослдокъ нужны еще полотенца, нельзя ли намъ получитъ также полотенца? Двушка идетъ и возвращается съ однимъ полотенцемъ. Нельзя ли попросить дать и другое? Двушка приносить и другое. Спички есть у меня самого въ карман, тогда киваемъ мы двушк на прощаніе и запираемъ за нею дверь, чтобы избавиться отъ нея.

Длинное путешествіе по желзной дорог совсмъ разбило и растрясло насъ, масса отдльныхъ вещей словно танцуютъ у насъ передъ глазами, мы все еще демъ; сверхъ того, я ощущаю еще нкоторую слабость, недомоганіе и лихорадочное состояніе. Это мы вылчимъ стаканчикомъ водки, говорю я. При этомъ удобномъ случа я тороплюсь налить коньяку въ пивной стаканчикъ.

Черезъ часъ я снова просыпаюсь отъ удушливой жары въ комнат, и мн длается ясно, что я ни въ какомъ случа не долженъ былъ требовать одяла. Я снова засыпаю на этотъ разъ подъ одной простыней. Часамъ къ пяти снова просыпаюсь, потому что зябну, и мн становится ясно, что я отнюдь не долженъ былъ сбрасывать одяла. Короче сказать, то было начало кавказской лихорадки, которую я захватилъ, и провелъ очень безпокойную ночь.

Ахъ, мн суждено было провести еще немало подобныхъ ночей.

V