Молоканинъ катитъ опять мимо гостиницы; но, когда я преспокойно приподнимаю свой багажъ, чтобы уложить его въ экипажъ, его снова самымъ любезнымъ образомъ снимаютъ и уносятъ въ гостиницу. Мы никакъ не можемъ постичь столь изумительнаго поступка; такъ же мало понимаемъ мы и изъ того, что тамъ болтаютъ кучеръ и швейцаръ. Въ конц-концовъ мы приходимъ къ убжденію, что въ гостиниц задерживаютъ нашу поклажу потому, что мы еще не уплатили по счету. Тогда я возмущаюсь, вхожу въ роль вельможи и произношу по-норвежски пространную, пышную рчь, изобилующую многими звучными словами. Я забываю, что мы миссіонеры, вынимаю свой бумажникъ, ударяю по немъ рукою и употребляю слово милліоны, что звучитъ по-русски приблизительно такъ же, какъ и по-норвежски, чтобы они могли составить о насъ хоть нкоторое представленіе. Когда не помогаетъ и это, начинаю я говорить еще гораздо громче и требую счетъ — подать сюда этотъ жалкій счетъ!
Теперь, когда служители гостиницы убждаются, что невозможно что-либо намъ втолковать, ршаются они въ виду крайней необходимости разбудитъ нашего вчерашняго переводчика, полковника. Онъ сходитъ внизъ, довольно легко одтый, здоровается съ нами и просить извиненія за свой туалетъ. Тогда-то выясняется, что нашему отъзду препятствуетъ полиція. Въ окрестностяхъ появилась эпидемія на лошадей, и наша четверка должна предварительно подвергнуться осмотру. Полиція послала повстку нашему кучеру еще вчера, поздно вечеромъ.
Опять премиленькая исторія.
Когда же намъ можно будетъ хать?
Такъ, около полудня.
Но тогда вдь намъ невозможно до ночи добраться до извстной станціи въ горахъ.
Нашъ полковникъ ломаетъ себ голову и, потолковавъ довольно долго со швейцаромъ и кучеромъ, ршаетъ, что намъ нужно отправиться на квартиру къ полиціймейстеру и обратиться къ нему приватнымъ образомъ. Я долженъ буду переслать ему свой паспортъ и визитную карточку, а одинъ изъ слугъ гостиницы долженъ отправиться съ нами, чтобы попробовать смягчить его, гарантируя, что лошади совершенно здоровы.
Теперь дло въ томъ, чтобы разыскать мои визитныя карточки. Мы обыскиваемъ нашъ сундукъ, и при этомъ, къ сожалнію, всмъ присутствующимъ ясно, что въ немъ не одн только Библіи. Но моихъ визитныхъ карточекъ нигд не находится. Гд могутъ он быть? У меня была ихъ цлая коробочка, такъ какъ я никогда ихъ не употребляю. Он, вроятно, попали между вещами, которыя мы оставили въ Гельсингфорс. Вмсто моей собственной мы случайно находимъ карточку музыканта Зибеліуса, карточку Альберта Эдельфедьдта, Венцеля Хагельштама и госпожи Маріи Хагельштамъ; полковникъ выбираетъ карточку Венцеля Хагельштама и думаетъ, что дло обойдется. Мы боимся, что имя на карточк слишкомъ мало походитъ на имя въ паспорт, но полковникъ возражаетъ, что такъ рано утромъ никто и не подумаетъ ихъ сравнивать.
Такимъ образомъ мы отправляемся.
Но полиціймейстеръ еще не вставалъ.
Мы демъ назадъ въ гостиницу. Полковнику снова приходится вступиться. Тогда онъ говорить по телефону съ лежащимъ въ постели полиціймейстеромъ и добивается письменнаго разршенія хать, которое мы и можемъ получить на почтовой станціи.
Наконецъ-то все въ порядк.
Мы укладываемъ свою поклажу въ экипажъ и расплачиваемся въ гостиниц. Комната была бы сама по себ недорога, пять рублей, но въ счет стояли дв подушки — рубль, два полотенца — пятьдесятъ копеекъ, и еще другія удивительныя вещи. Мы, однако, за все платимъ, не поднимая пререканій, благодаримъ еще въ послдній разъ нашего несравненнаго полковника и трогаемся въ путъ. Тмъ временемъ часы показываютъ уже семь.
На почтовой станціи отдаю я карточку Хагельштама. Любезный вчерашній чиновникъ беретъ ее, читаетъ имя и разыскиваетъ письменное разршеніе полиціймейстера.
Ну, теперь мы покончили счеты съ Владикавказомъ. Счастливаго пути! киваетъ намъ на прощаніе почтовый чиновникъ.
VI