В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Онъ врилъ въ гуманизмъ, изящную литературу, западно-европейское развитіе. Въ это врили также и его французскіе современники, но не вс русскіе; нкоторые изъ нихъ, напримръ, Достоевскій и Толстой, нарушали его прямолинейность. Тамъ, гд западный европеецъ видлъ спасеніе, они находили безнадежность.

И они подпали наиболе отсталому вянію семидесятыхъ годовъ: преклоненіе предъ Божествомъ. Иванъ Тургеневъ устоялъ, онъ нашелъ однажды ясный, широкій путь, который свойственъ былъ въ то время всякой посредственности; путъ этотъ пришелся по немъ, и онъ пошелъ имъ. Про него говорятъ, что когда онъ вернулся по окончаніи университетскаго курса изъ Берлина, то привезъ съ собою свжія культурныя вянія. Когда же онъ лежалъ на смертномъ одр, то написалъ Толстому трогательное письмо и умолялъ его вернуться къ своей прямолинейности и заняться изящной литературой. Онъ былъ бы свыше мры счастливъ, писалъ онъ, если-бъ просьба эта была услышана. Со смертью Тургенева умеръ истинно врующій человкъ.

Достоевскій же умеръ фантазеромъ, безумцемъ, геніемъ. Онъ былъ такъ же измученъ и неуравновшенъ, какъ и герой его произведеній. Его славянофильство было, пожалуй, черезчуръ истерично, чтобъ назваться дйствительно глубокимъ. То было скоре легко раздражаемое упорство больного генія, которое онъ порывисто выказывалъ, бросалъ въ лицо другимъ. Его вра въ Божество Россіи была, статься можетъ, не тверже вры Тургенева въ Божество Европы, т.-е. вра обоихъ была величиною въ зерно горчичное. Тамъ, гд онъ желаетъ философствовать, какъ, напримръ, въ «Братьяхъ Карамазовыхъ», проявляетъ онъ странное смятеніе. Онъ болтаетъ, разглагольствуетъ, пишетъ, словно метлой, пока снова не овладваетъ своимъ перомъ, которое тонко, какъ игла. Никто не разобралъ подробне сложныхъ явленій человческой души, его психологическое чутье неодолимо, отличается какимъ то ясновидніемъ. Для опредленія его величины не хватаетъ намъ мры, онъ стоитъ особнякомъ. Современники его хотли измрить его талантъ, но это не удалось; онъ былъ такъ неизмримо великъ. Однажды явился къ Некрасову, редактору журнала «Современникъ», молодой человкъ съ рукописью. Человкъ этотъ назвался Достоевскимъ, а рукопись его была озаглавлена: «Бдные люди». Некрасовъ читаетъ ее, сразу снимается съ мста, бжитъ среди ночи по городу и будитъ великаго Блинскаго съ возгласомъ: У насъ появился новый Гоголь! Но Блинскій отнесся къ этому скептически, какъ и полагалось критику; только прочитавши новое произведеніе, порадовался онъ вмст съ другомъ. При первой же встрч съ Достоевскимъ, высказалъ онъ юному писателю свою живйшую признательность; но этотъ послдній оттолкнулъ отъ себя тотчасъ же великаго критика тмъ, что самъ считалъ себя геніемъ. Великій Блинскій не нашелъ у Достоевскаго привычной скромности.

Тогда Блинскій сдлался сдержанъ. Что за несчастіе! писалъ онъ, у Достоевскаго несомннный талантъ; но если онъ теперь уже воображаетъ себя геніемъ вмсто того, чтобы работать надъ своимъ развитіемъ, то онъ не сможетъ идти впередъ. — И Достоевскій, считая себя геніемъ, работалъ надъ своимъ развитіемъ и ушелъ такъ далеко, что до сихъ поръ еще никто не могъ сравняться съ нимъ. Богъ всть, задавался ли бы Достоевскій боле высокими задачами, если бы не мнилъ себя геніемъ? Вотъ передъ нами двнадцать томовъ его произведеній, и никакіе другіе двнадцать томовъ не могутъ помряться съ этими.

Что я говорю, никакіе другіе двадцать четыре тома. Вотъ, напримръ, маленькая повсть: «Кроткая». Совсмъ маленькая книжечка, но для всхъ насъ она черезчуръ велика, черезчуръ недостижимо велика. Сознаемся въ этомъ.

Я думаю, что заявленіе Блинскаго, будто Достоевскій не пойдетъ впередъ, если станетъ теперь же считать себя за генія вмсто того, чтобы работать надъ своимъ развитіемъ, было имъ вычитано и заучено, ибо подобныя представленія были весьма употребительны въ современной ему Западной Европ. Столько-то и столько-то фунтовъ бифштекса въ недлю, столько-то и столько-то прочесть книгъ, столько-то и столько-то просмотрть картинъ, извстная порція «культурныхъ вяній» — необходимы для развитія генія. Достоевскому, дескать, слдовало бы побольше поучиться, прежде всего скромности, которая въ глазахъ всхъ заурядныхъ людей является добродтелью…