В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

В каком‐то смысле сегодня научная фантастика интересующего меня периода видима через этот фильтр – мы смотрим на нее в первую очередь глазами «шестидесятников», внезапно открывших для себя новые (как казалось, необозримые) горизонты. Понадобится специальная перенастройка оптики, чтобы задаться вопросами о том, как воспринимались «пределы» самими фантастами начала 1950-х: в какой мере их тексты отвечали декларациям и указаниям идеологов фантастики «на грани возможного»? насколько оправданно здесь говорить о некоем едином каноне? наконец, – когда наступает «оттепель»? действительно ли в 1956 году, непосредственно вслед за ХХ съездом, происходит мгновенный революционный скачок от «ближнего» будущего к «дальнему», или грани возможного начинают расширяться раньше и способы воспринимать и описывать будущее меняются постепенно, нелинейно, не всегда заметно? Но главное – необходимо уточнить, в чем, собственно, заключались изменения, какой опыт стоял за этой риторикой, организованной вокруг понятия границы, рубежа, предела.

«…Это время – конец 50-х – начало 60-х – <…> было замечательно тем, что громадный слой общества обнаружил Будущее. Раньше Будущее существовало как некая философская категория. Оно, конечно, было, и все понимали, что оно светлое. Это было всем ясно, но никто на самом деле на эту тему не думал, потому что все это было совершенно абстрактно», – вспоминал существенно позднее Борис Стругацкий; в его интерпретации события 1956–1957 годов «сделали Будущее как бы конкретным. Оказалось, что Будущее вообще и светлое Будущее – коммунизм – это не есть нечто, раз и навсегда данное классиками. Это то, о чем надо говорить, что достойно самых серьезных дискуссий и что, по‐видимому, зависит от нас» (Стругацкий Б., 2006 [1987]: 524).

С этой позднейшей трактовкой вполне совпадает, скажем, замечание Лазаря Лагина, сделанное в 1961 году в статье о новой научно-фантастической литературе (в том числе о рассказах Стругацких) и о новых, открывающихся перед жанром перспективах:

Никогда еще у писателей-фантастов не было такого широкого, все растущего круга читателей – от школьников и до академиков, включительно. Но не будем «винить» в этом только писателей. В первую очередь в этом «виновна» замечательная эпоха, в которую мы живем, трудимся, мечтаем, – коммунизм, на наших глазах превращающийся в реальность (Лагин, 1961).

Однако любопытно и в некотором роде даже поучительно сопоставить это замечание с цитатой из упоминавшейся выше статьи Иванова, признанной манифестом «теории предела»:

Каждый день, каждый час в нашей стране происходят колоссального значения события, являющиеся великолепными темами для писателей-фантастов <….> Коммунистическое общество сейчас уже не отдаленная, а весьма реальная и весьма близкая перспектива. На наших глазах происходят явления, характеризующие быстрое приближение этого нового прекрасного будущего (Иванов, 1950: 158).

Это видимое сходство тезисов (при диаметральном различии делающихся из них выводов) может быть хорошей иллюстрацией тех сложностей, с которыми сталкивается исследователь при работе с текстами советского времени – они оказываются практически нечитаемыми без детальной реконструкции контекста. Жесткая неотменимость слова, составляющая специфику советской нормативности (ничто из сказанного в нормативном режиме нельзя зачеркнуть – можно только переинтерпретировать), принципиально затрудняет ориентацию среди многочисленных смысловых слоев. Итак, прежде всего необходимо обозначить контекст самой идеи литературы «на грани возможного».

БУДУЩЕЕ И СОЦРЕАЛИЗМ

В качестве реперных точек вполне можно избрать Первый (1934) и Второй (1954) съезды советских писателей.

Открывая Первый съезд, Андрей Жданов проговаривает почти все основные позиции, к которым прямо или косвенно отсылает интересующая нас статья Сергея Иванова: