В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Процитированная речь Жданова демонстрирует, как будущее лишается своего трансцендентного статуса, становится абсолютно подконтрольным и безвариантным. Будущее как объект воображения фактически исчезает. Конечно, сама теория неминуемого (в соответствии с «объективными законами») наступления коммунизма предполагает, что будущее лишь отчасти является сферой персонального воображения, в гораздо большей степени оно – сфера априорного «научного» знания, «общее», коллективное пространство, которое может оцениваться по критериям достоверности, узнаваемости etc. Самая распространенная претензия, предъявляемая рецензентами к авторам научной фантастики на всем протяжении ее советской истории, заключалась в том, что будущее описано недостаточно правильно. Однако риторика «завтрашнего дня», транслируемая Ждановым, существенно ужесточает нормативность, вовсе устраняя такие ресурсы дистанцирования от будущего, как воображение, не привязанная к рациональному планированию мечта, – то есть полностью стирает границу между «будущим» и «настоящим». Образовавшаяся территория представляет собой сплав неотделимых друг от друга модусов «должного», «возможного» и «желаемого» (закономерно, что разнообразные способы их различения – будь то утопия или «реалистический роман» XIX века – тут же становятся подозрительными), при этом определяющая роль закрепляется, разумеется, за «должным»: идеологическая норма, выдаваемая за рациональность и практицизм, устанавливала рубежи желаемого и возможного.

Второй съезд писателей, участники которого уже оперируют понятиями «оттепель», имея в виду, разумеется, повесть Ильи Эренбурга, и очень редко «культ личности», – сам по себе чрезвычайно интересный объект для наблюдения за многослойностью социальных изменений (использованное в начале этой фразы временнóе наречие «уже» уже свидетельствует о неизбежной предвзятости ретроспективного языка описания). В официальной приветственной речи (на сей раз анонимной – от ЦК КПСС в целом) «будущее» упоминается прямо, хотя и единожды – в контексте международных отношений:

Советская литература завоевала признание миллионов зарубежных читателей тем, что она всегда выступает в защиту интересов трудящихся, в противовес человеконенавистнической империалистической идеологии отстаивает идеи гуманизма, борьбы за мир и дружбу между народами, проникнута оптимистической верой в светлое будущее человечества (Второй всесоюзный съезд советских писателей, 1956: 7)[24].

Та же формула завершает доклад Алексея Суркова, подводящий итоги съезда:

Обсуждение вопросов советской литературы на нашем съезде показало, что у нашей литературы широкие и крепкие плечи и она способна поднять на этих плечах великую историческую миссию – быть литературой народа, открывающего будущее для человечества (Там же: 578).

Вообще, тема будущего звучит на Втором съезде гораздо чаще и выразительнее, чем на Первом. При этом «будущее» не обязательно ограничивается ближними рубежами. Борис Полевой, делая доклад о литературе для детей (что немаловажно для нашей темы, поскольку детская аудитория – основной адресат советской научной фантастики), рядом с «завтрашним днем» осторожно упоминает «послезавтрашний» (Там же: 39). Дмитрий Шепилов замечает: «Мы мечтаем о будущем – ближайшем и отдаленном», правда, тут же легитимирует это утверждение идеологемой реалистичной мечты: «„Надо мечтать!“ – говорил Ленин. <…> Только мечты наши и фантазия наша не зряшные, не пустые. Они опираются на точное знание законов общественного развития и воплощаются в строгие колонки цифр народнохозяйственных планов» (Там же: 545). Борис Рюриков восхищается способностью соцреализма «отчетливо видеть прекрасные дали» (Там же: 308). Наконец, Андрей Лупан, тоже не без ссылки на ленинскую мечтательность, твердо заявляет, что пределы будущего, доступного для «провидения», вовсе отсутствуют: «Вопрос не стоит так, должны ли мы мечтать или нет: такой вопрос давно для нас решен. Прекрасно сказал еще Владимир Ильич Ленин о революционной мечте. Массовый опыт нашей жизни и нашей литературы показывает, что у нас нет даже ограничений в том, как далеко мы можем провидеть вперед» (Там же: 173).