В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Быть инженером человеческих душ – это значит обеими ногами стоять на почве реальной жизни. А это в свою очередь означает разрыв с романтизмом старого типа, с романтизмом, который изображал несуществующую жизнь и несуществующих героев, уводя читателей от противоречий и гнета жизни в мир несбыточного, в мир утопий. Для нашей литературы, которая обеими ногами стоит на твердой материалистической основе, не может быть чужда романтика, но романтика нового типа, романтика революционная. Мы говорим, что социалистический реализм является основным методом советской <…> литературы <…> а это предполагает, что революционный романтизм должен входить в литературное творчество как составная часть <…> Наша партия всегда была сильна тем, что соединяла и соединяет сугубую деловитость и практичность с широкой перспективой, с постоянным устремлением вперед, с борьбой за построение коммунистического общества. Советская литература должна уметь показать наших героев, должна уметь заглянуть в наше завтра. Это не будет утопией, ибо наше завтра подготовляется планомерной сознательной работой уже сегодня (Первый Всесоюзный съезд советских писателей, 1934: 3–5).

Примечательно, что не только в процитированном отрывке, но и в выступлении в целом слово «будущее» отсутствует – его заменяет «завтра» (или более расплывчатый вариант – «впереди»). Обращенная к литераторам директива опирается, во‐первых, на однозначно негативную оценку утопии и утопического; во‐вторых, на восходящее к формулировкам Анатолия Луначарского требование повествовать о сегодняшнем дне, непременно держа в голове «перспективу» дня завтрашнего. При внешней ориентированности «вперед», к (пусть и близкому) будущему, эта риторика в действительности подразумевает идеализацию настоящего и прочную привязку будущего к текущему моменту – к тому, как он воспринимался, трактовался и проблематизировался. Есть и еще одна идеологическая конструкция, лишь намеченная в речи Жданова, но позднее занявшая довольно значимое место в директивах о соцреализме и вообще в любых высказываниях о нем: соединение «сугубой деловитости» с «постоянным устремлением вперед» к концу 1940-х годов оформилось в специфическую идеологему реалистичной мечты (см. об этом: Богданов, 2009а: 101). Легитимированная ссылками на ленинские рассуждения о «праве мечтать», мечта в этом понимании жестко противопоставлялась «идеализму»[23].

В принципе, в структуре реальности, создаваемой на «твердой материалистической основе», будущее – едва ли не единственная потусторонняя область: изнутри материалистической картины мира, в сущности, только оно отделено от актуального опыта непреодолимой границей, перейти которую можно лишь ценой превращения будущего в настоящее.