В социальных сетях

«И слава богу! – тут же ответил ему Сидор Куляш. – Или вы предпочитаете месить вековую грязь?»

Саша Гребенча опять не нашелся с ответом. На месяц он исчез из поля зрения интернет-группы, не отметившись ни одним постом.

Так прошло лето.

Прикованный цепями к своему одиночеству, Саша давно привык к томительному течению времени, словно пень, обросший мхом и ядовитыми подземными грибами, облепившими вместе с плесенью его корни, но даже ему было трудно пережить начавшуюся, точно насморк, слякотную осень, с ее докучливыми дождями, ненастными утрами, мало чем отличавшимися от вечеров и походившими на слона, закрывшего серой тушей оконный проем. На улицу боялись выходить даже покойники, и Саше оставалось целыми днями, обувшись в теплые ботинки, сидеть на крыльце, глядя на уставший от времени мир с таким выражением, с каким смотрят на медленно текущую реку, и прерывая это созерцание лишь обедом и ужином. Ел Саша Гребенча широко открывая рот, так долго пережевывал пищу, прессуя тяжелыми лошадиными зубами, а между кусками разговаривал с собой:

– С возрастом не постареть – большое искусство. – Но не повзрослеть – еще большее.

Он посыпал блюдо мелко нарезанным укропом, добавлял красного перца.

– Мы живем мифами: бедность, богатство, власть. А жизнь устроена иначе. Мы прикасаемся к ней во сне, когда бываем царями, нищими, богами, и видим, что царь тот же раб, а бог слеп, как червь. Так кому завидовать? Кому поклоняться? Кого презирать?

Так говорил Саша Гребенча.

– И нет сильных мира сего, потому что все одинаково слабы, а понятие о социальной лестнице вбито в голову, чтобы подменить шкалу счастья.

Так говорил Саша Гребенча.

– О, человек! Где сегодня плоды рук твоих? Нигде! Чем обязаны тебе другие? Ничем! Как ты связан с ними? Никак! Неужели мы вырвались из плена несуществования, чтобы провести жизнь в забытьи? Не спать, не спать, не спать! Каждое мгновенье быть в этом яростном и прекрасном мире!

Так говорил Саша Гребенча.

– Дни наши коротки, а ночь длинна. За каждым углом нас, как зверь, караулит небытие, так неужели это не причина для радости? Счастье мимолетно, стоит ли отравлять его темными мыслями?

Так говорил Саша Гребенча.

Но его слушали только рассевшиеся на заборе галки да собственная тень. Закончив ужин, он составлял в мойку грязную посуду, нацепив фартук, грел воду в огромном кипятильном баке, и тогда к нему каменным гостем приходило воспоминание…

Он сидел на краю дивана, а его последняя женщина, с которой они прожили год, уходя, бросала упреки:

– Ты из тех, кто, занимаясь любовью, засыпает и видит во сне, как занимается любовью. С тобой можно спать, если только видишь одинаковые сны.

– А что хорошего наяву? – по-своему понял он. – Во сне от тебя ничего не зависит и все происходит само собой. Наяву от нас тоже ничего не зависит, но кажется, что это не так, и от этого одни мучения.

– А я про что? Только трепаться и можешь. Да во сне бормотать.

От обиды он растерялся.

– Ну почему бормотать, я владею несколькими языками.

– О, чем больше языков знаешь, тем больше возможностей обнаружить свою глупость! У меня попугай говорит на пяти языках и на всех пяти выглядит попугаем.

Тонкие губы, злые насмешливые глаза.

«Не бросай меня», – хотел он сказать, точно предчувствовал беду, которую увидел за порогом. «Тебя? – зазвенело у него в ушах. – Так тебя со мной давно нет! Ты всегда сам по себе, и жена с тобой правильно рассталась!»

– Не трогай жену! – вскочив, закричал он.

Удивленный, испуганный взгляд. Вещи, быстрее полетевшие в сумку. Треснувшее, как стекло, молчание, в которое камнем швырнули «прощай»? Или это хлопнула дверь? Стук каблуков на лестнице. А потом долгая, растянувшаяся на целую жизнь, минута, когда он застыл, уткнувшись лбом в дерматиновую обшивку двери. Он не сможет себе ее простить. Почему он не бросился следом? Почему не остановил? Почему снова сел на диван? Тысячи «почему» впиваются пиявками в мозг. На них нет ответа, и они безнаказанно свербят сознание, вытесняя из него визг тормозов, глухой удар и крики собравшейся толпы. Бледный водитель джипа, трясущиеся руки которого не могут достать из пачки сигарету, отброшенная под колеса сумка с разошедшейся молнией, нелепо выглядящий на тротуаре лифчик. Все это сотрется, исчезнет, пропадет. В памяти останутся лишь неестественно кривившаяся шея и по-детски широко раскрытые мертвые глаза.

«Как все хрупко, – думал Саша Гребенча, осторожно моя тарелку под горячей струей. – Боже, как хрупко».