В споре с Толстым. На весах жизни

Характерно скептическое отношение Льва Николаевича к медицине.

«Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел». Это – из «Войны и мира». И этот мотив повторяется в романе не раз. И это – в отношении к исторической эпохе, полной страданий и несчастий человеческих! Как-то это несерьезно и даже… нехорошо. Что же, врачам надо было, ссылаясь на недостаточность медицинских познаний, оставаться безучастными ко всем страдающим? Не лечить ни князя Андрея, ни Анатолия Курагина, ни Пьера, ни Наташи Ростовой?

Нет, Л. Н. Толстой в этом, сложившемся еще в молодости и постоянно проявлявшемся в старости, мелочном, упорном, насмешливом и недобром скептицизме по отношению к врачам и медицине положительно спускается с той высоты, на которой иначе он стоит неизменно как человек, художник и мыслитель.

* * *

Лев Николаевич определенно несправедлив к медицине и врачам. И когда у него, – вообще, такого доброго, справедливого, – не хватает доводов, то он начинает приписывать медицине то, чего у нее нет. Так, в «Круге чтения», в отрывке на 29 апреля, он уверяет нас: «Ложно же направленное врачебное искусство, вместо того (?), чтобы заботиться об облегчении страданий, ставит себе целью избавлять людей от смерти (??) и научает их надеяться на избавление от смерти (???), на удаление от себя мысли от смерти и тем лишает людей главного побуждения к нравственной жизни» (????)⁹¹.

К чему такая казуистика? Какой врач не хочет, по возможности, избавить человека от страданий? И что это за фантастические врачи, старающиеся не просто отдалить момент смерти, если физическое состояние человека это позволяет, а «избавить людей от смерти»? Смог ли, наконец, хоть один врач, да и стремился ли к этому – удалить мысль о смерти у своего больного? И ответственен ли врач, благодаря этому, действительно, за то, что у людей, таким образом, якобы пропадает «главное побуждение к нравственной жизни»?..

Все это так нарочито, так рассудочно, так неясно и недоказательно, что ни Толстому-мыслителю чести не делает, ни медицину и врачей нимало не затрагивает. Но эта упрямая и глубоко консервативная толстовская оппозиция науке, знанию, вере человека в себя и в свои силы получила в приведенном афоризме яркое выражение. Пойдем ли мы тут за Толстым-консерватором? Нет.

* * *

– Я не верю в прививку Пастера, – сказал Л. Н. 21 января 1905 г.⁹²

Это записал доктор Маковицкий, домашний врач Толстых.

Тут же он рассказал, со слов одной крестьянки, которая боялась, как бы ей не заразиться бешенством от коровы, укушенной бешеной собакой, и собиралась ехать на освидетельствование в Москву, что будто Л. Н. сказал ей:

– Напрасно ты едешь! Меня бы хоть три собаки укусили, я бы не поехал.

Слава Богу, судьба сохранила Льва Николаевича от укуса бешеной собаки.

Но, случись такое несчастье, – право, при всем моем уважении и любви к Толстому, я позволю себе все же высказать сомнение, что он не сделал бы себе пастеровской прививки. Ведь поехал же Л. Н. в 1901 г. в Крым, вместо того, чтобы оставаться хворать в Ясной Поляне. Лечился он, пользуясь советом врачей, и от всех других своих болезней. Впрочем, не «подлавливаю» его на противоречиях. Меня интересует другое: не был ли только словесной фрондой этот вечный его скептицизм по отношению к медицине? – Какие, на самом деле, греховодники эти врачи: помогают (и с успехом, надо сказать!) телу, тогда как заслуживает помощи единственно душа…

– Я не верю в прививку Пастера!

Лев Николаевич хотел ошеломить этими словами «дьявола угождения телу» и всех «материалистов». «Напущал туману» и притворялся круглым невеждой. Но люди не верили мнимому «невежеству» гениального писателя и… преблагополучно лечились – и прививкой Пастера, и другими средствами научной медицины. Это было на пользу их здоровью и нисколько не вредило душе, тем более, что, когда приходил час последнего расчета, они, смиряясь перед Высшей Волей, покидали пути земные, а врачи – шли помогать другим.

* * *

Нам легко теперь рассуждать о «ненужности» науки или хотя бы некоторых ее областей, когда вся жизнь наша окружена наукой и, так сказать, плавает в науке; когда и самое это утверждение о «ненужности» науки внушено нам, как культурным людям, именно избытком нашей культурности, иначе говоря – тою же наукой. Но крестьянину и рабочему, до революции по большей части тонувшему в темноте и невежестве и часто сознававшему это, наш поход «против науки» был бы, наверное, непонятен. Они рвались вон из своего болота и бывали благодарны каждому, кто протягивал им хоть соломинку, чтобы вылезти. Так что не было необходимости Льву Николаевичу становиться против этого почти что «инстинктивного» тяготения к науке и, например, советовать родителям не отдавать детей в школу, а молодым людям – не идти в университет. Какая бы ни была при нем школа и как бы ни было несовершенно университетское образование, они все же были школой и образованием и просвещали хоть верхушку народа, а от нее потом знание просачивалось и вниз.