В среду пошел снег

туберкулезников с тротуара прямо возле диспансера в самый людный час, нежели погань

эту пускать в свое жилище и, сверх того, поить чаем из фарфора.

Но ты уже знаешь, дорогой читатель, что терплю я эту плесень лишь ради науки, пусть и

лирической ее формы, если тебе будет так угодно».

Некоторое время Анатолий Федорович тупо глядел в книгу. Сознание отказывалось

воспринимать смысл написанного, однако перечитывая пассаж раз за разом, Карьеров

добился того, что слова красным цветом запылали в голове.

«Трус! Ничтожество! - верещало внутри. - Погань! Туберкулезники!»

-Ах же, говорил я, говорил, - засуетился Карьеров, приседая на корточки от острой боли в

сердце, - ведь предупреждал, а она: «друг-друг», заладила со своей дружбой, - пальцы его

сомкнулись на брошенном было мешке и сжались в кулак, - я тебя, сволочь, убью.

Нелепо подпрыгнув, Анатолий Федорович устремился вперед. Теперь вся стать его

выражала решимость, вся желчь, что накопилась в душе, готова была выплеснуться

наружу и поглотить ненавистного друга целиком, без остатка.

Он шел нервно, быстро, то и дело оглядываясь по сторонам, крепко ухватившись за

ставший ему вдруг близким и родным мешок. Темнело. В подворотнях падшего города

сгущались тени. Карьеров полубежал вдоль омерзительного вида дороги, узкой, как

голодная кобра, сплошь покрытой выбоинами и ухабами, напоминающими о язвах

прокаженного. Машины, грязные, с запотевшими стеклами, набитые пассажирами, как

животы пассажиров прокисшими внутренностями, теснились вдоль дороги, богомерзко

сигналя. То и дело Карьерову грезились монструозные очертания неведомых существ,

что, притаившись в подворотнях, тянули к нему свои скользкие лапы. В лихорадочном

замешательстве в одном из черных проемов проходных дворов на секунду привиделось

ему, что по сводам подворотни по-паучьи ползает мертвая старуха-букинистка.

Отвернувшись в сторону дороги, чтобы прогнать морок, он тотчас же опустил взгляд,

упершись в асфальт. Ему показалось, нет, он точно увидел, как между проезжающих

черных от сажи машин юрко лавируют дети, преследуемые крабообразным существом, в

живую ткань которого невероятным образом вплетена детская горка.

- Морок, ложь! - бормотал Анатолий Федорович. - Надобно к Манну, там разберемся.

И он упрямо шел вперед, со стороны напоминая пловца, плывущего против течения.

Дом Манна Карьеров узнал сразу по характерным трапециевидным очертаниям.

Элегантная шестнадцатиэтажка была устремлена ввысь, исполнена грации. Возвышаясь

над заросшим бурьяном пустырем, белоснежный красавец-дом выглядел неуместно, как

при плохом монтаже.

Перед домом, в ржавом ларьке, Карьеров купил, не ведая зачем, бутылку с мутно-

коричневым содержимым, на этикетке которой было, впрочем, написано «Водка», и

несколько сигарет поштучно. На губах его появилась надменная улыбка и, припадая на

левую ногу, он потрусил к шестнадцатиэтажке.

В подъезде было темно и воняло настолько свирепо, что Анатолий Федорович на миг

потерял было сознание, но воспряв духом, кряхтя, принялся подниматься по скользкой

лестнице. Под ногами чавкало. Ухватившись рукой за перила, Карьеров тотчас же с

омерзением отдернул ладонь, почувствовав ледяную слизь.

На площадке между вторым и третьим этажами в проем выбитого окна ярко светила

полная луна, напоминавшая одутловатую голову утопленника. Звезды холодной россыпью

сифилитической сыпи устилали тяжелый гнойный небосвод. Переводя дух, Карьеров не

мог не заметить грубо намалеванную чем-то жирно-коричневым надпись на стене.

Растекающиеся, неровные буквы складывались в тревожное слово «АПОП». Анатолий

Федорович вздрогнул, плюнул отчего-то себе на руку, растер плевок и, расправив плечи, упрямо побрел наверх.

Пятый этаж манил ледяным зевом. Тонкие лучи болезненного света исходили из глазков

дверей, одетых в дешевый дерматин. У двери ненавистного Манна Анатолий Федорович

остановился, помедлил немного, глядя на затейливый узор трещин на стене в неровном

лунном свете, и, протянув руку нажал на звонок. В гулкой тишине подъезда, нарушаемой

лишь чьим-то тяжелым дыханием на верхней площадке, дребезжащая трель звонка

прозвучала оглушительно громко, острой бритвой резанув по ушам Карьерова. С

удивлением отдернул он палец, но тотчас же снова позвонил, поражаясь собственной

наглости.

-Иду, иду! - раздалось из-за двери. Карьерову почудились шаркающие или даже ползущие

звуки, словно тот, кто находился за дверью, за неимением ног подтягивал змеиное тело к

двери. После холодный свет глазка сменился тьмой, когда хозяин квартиры прильнул к

нему с другой стороны.

- Кто там?

Анатолий Федорович ухмыльнулся недобро и помахал зачем-то бутылкой перед глазком.

- Степаныч, открывай, это Толик, - брякнул он развязно.

Ответом ему была неловкая тишина. Омерзительный змееподобный Манн, испугавшись

праведного гнева Карьерова, не спешил открывать.

-Э-э, Федорыч, ты что ль? - неуверенно произнесла дверь.

-Открывай, Степаныч, - с нетерпением притопнул ногой Карьеров, - я это, кто же еще.