В среду пошел снег

-Ведь я достану. . - невнятно пригрозил он, копаясь в мешке.

-Ты достань, достань, - заулыбался Манн, - и швырни мне прямо в морду, как и хотел.

Он хохотнул и опрокинул еще один стакан водки. Карьеров попытался было отвернуться,

сосредоточившись на мешке, но не успел. К горлу поднялся ком тошноты, сердце заухало

где-то в районе селезенки.

Рот Манна был полон жирных серых слизней.

Секунда - и морок пропал. Потрусив головой как апоплексичный пес, Карьеров нащупал

книгу и, стараясь не думать о ее странной округлой форме, достал руку из мешка и со

всей силы запустил книгой в Манна.

Виктор Степанович легко уклонился от летящего предмета и, глядя прямо в глаза

Анатолию Федоровичу, процедил:

- Там ведь еще один имеется.

Карьеров, сатанея от страха, уставился на череп, валяющийся у ног хозяина.

Непослушными руками (нет, я не хочу, не буду вспоминать!) он снова залез в мешок и

тотчас же нащупал в холщовой трясине еще один череп. Ухватившись за него, как пловец, пораженный судорогой хватается за булавку, спрятанную в плавках, он потянул находку на

себя, срывая печати с погребенной памяти.

Череп лежал на его ладони, скалясь желтыми огромными зубами. Как сквозь вату,

слышался Карьерову зычный бас Манна.

- Убить, Анатолий Федорович, не просто. Это тебе не оладушек съесть, пусть он даже и

придуман тобой. Я вот что хотел спросить еще - ты чем все это время питался?

С трудом оторвав голову от черепа, Карьеров поднял глаза на существо, сидевшее

напротив него. Теперь Манн потерял всяческое сходство с человеком. Он наполовину

сросся со стулом, наполовину прикипел к столу. Все больше и больше в его облике

появлялось сходство с давешней живой детской горкой. Сквозь трещины в плоти на

Карьерова уставились маленькие лица, в которых он узнал детей из сада. Они улыбались, противоестественно растягивая губы.

- Я спрашиваю: ЧТО ТЫ ЖРАЛ???

Удар небывалой силы сотряс квартиру до основания. Анатолия Федоровича подбросило

на табурете, и опустилась беспросветная тьма.

Сознание возвращалось медленно, вялыми толчками. Так вытекает остывающая кровь из

смертельной раны.

Карьеров открыл глаза.

Он лежал на грязном, в пятнах полу. Скудным светом и разнообразным хламом наполнена

была комната. Принюхавшись, Анатолий Федорович поморщился - до того спертым,

затхлым был воздух. Отчетливо несло тленом.

Опершись на руку, он сел. Обвел взглядом комнату, в которой очутился, и с оторопью

узнал в ней свою спальню. Болезненно охая, он встал, пошатываясь и опираясь руками на

склизкие от влаги и еще какой-то дряни стены, сделал несколько шагов.

Комната была уничтожена. Будто смерч прошелся по ней, ломая мебель, вырывая с

корнем паркет, оставляя глубокие вмятины на потолке. Под ногами хрустело.

Подслеповато моргая, Карьеров пошаркал к двери и, распахнув ее, застыл на месте,

ошеломленно глядя на то, что еще недавно являлось уютной его квартиркой.

Длинный коридор был завален обломками настенных полок, книгами, разбитыми вазами и

статуэтками из фарфора, что коллекционировала жена Карьерова. Стены были сплошь

измалеваны темно-коричневой краской. В грубых каракулях с ужасом и отвращением

Карьеров разглядел омерзительное слово «АПОП». Подтеки коричневой краски были и на

потолке, будто кто играючи забрызгал квартиру кровью. Словно в коридоре рубили

туши…

Внезапно колени Анатолия Федоровича подкосились, и он рухнул на пол, судорожно

пытаясь вдохнуть. Разом, выдавливая кислород из легких, в него вошли воспоминания.

Черная грязь из недр души его, вспучиваясь, подобно омерзительному грибу, заполонила

всю внутреннюю вселенную Карьерова и густым потоком рвоты вырвалась наружу.

Похныкивая визгливо, Анатолий Федорович, на четвереньках полз на кухню. Ладонями

давил он обломки стекла и не чувствовал, как они ломаются под его весом, оставляя

глубокие раны.

Он подполз к холодильнику, стараясь не поднимать голову, упершись в черный от крови и

грязи пол, уцепился за дверцу рукою и потянул на себя. Его обдало теплой волной

смрада. Медленно, очень медленно Анатолий Федорович поднял голову и стал на колени,

протягивая руки ладонями вперед, будто предлагая еще одну кровавую жертву

холодильной камере.

Внутри холодильника уже почти ничего не было. В его вонючих и теплых недрах

осталось лишь три небольших целлофановых пакета. На двух из них черным

фломастером было написано: «Инна, гр. лев.» и «прав.», на третьем криво намалевано:

«Манн - глаза».

- Это….это… - пролепетал Карьеров, - это…

Поскуливая, он встал, сразу постарев на двадцать лет, и побрел к входной двери

поскальзываясь на горах мусора, в темноте.

-Л- лектричество, - бормотал он на ходу, - вык-выключили… Они… за неуплату…они…

приходили… Я не открывал… Я… занят был…

Возле двери он, собравшись с духом и дико взвизгнув, глянул-таки в засиженное мухами

трюмо. На него уставилась заросшая спутанной бородой, черная от грязи и засохшей

крови рожа с искаженным в гримасе ртом.

-Я-я... - булькал рот. То и дело между зубами проскальзывал черный, разбухший язык.

По щекам, оставляя дорожки в грязи, текли слезы.