В среду пошел снег

- Какая кошка, Женечка? - участливо спросила она и похлопала по простыне, как раз по

тому месту, под которым предположительно скрывался обрубок. Старик застонал, но глаза

не отвел.

- Кошка моя… как? - горько спросил он, будто в сильнейшей душевной муке.

«Бредит» - догадалась Щекоткина.

-Ты, Женечка, скоро поправишься, - бодро брякнула она и, хохотнув баском, от души

хлопнула старика по обрубку. - Тебя скоро выпишут!

Старик беспомощно булькнул и сжался весь лицом в злобном выражении. Глаза его

шляпками от гробовых гвоздей сверлили лоб Щекоткиной.

- Где кошка? - пискнул он гадко.

«Надо его, поганца, покормить» - подумалось Щекоткиной. Ободряюще улыбаясь, она

принялась разворачивать сверток. Старик следил за ее манипуляциями с живейшим

интересом. На свет появился огурец, два черных яйца - глаза Евгения Валентиновича при

появлении каждого предмета округлялись, словно в предвкушении, и тотчас же

прикрывались равнодушно.

Курица застряла. Была она жирная, холодная, постоянно цеплялась какими-то своими

вареными частями за пакет и выскальзывала из пальцев. В тот момент, когда Щекоткина, в

который раз упустив курицу, в раздражении ухватила ее так, что пальцы, вспоров нежное

мясо, глубоко увязли в тушке, Евгений Валентинович оживленно заблеял, взмахнул

ручками и, сильно ударив ладошкой по столу, так, что яйца подпрыгнули, а одно

покатилось к краю и, упав на пол с глухим шлепком, раскололось, заорал:

- Как поживает МОЯ КОШКА? Когда я увижу, наконец, МОЮ КОШКУ???

Единственную в моей жизни, любимую красавицу КОШКУ???

В ярости Щекоткина вырвала наконец из пакета руку, крепко впившуюся в куриное мясо,

и, потрясая им перед мужниным носом, проревела:

- Сдохла твоя кошка! Вот она, вот!

И в сердцах швырнула курицу о стол. От удара курица развалилась на несколько частей, разбрызгивая во все стороны жир.

Евгений Валентинович вытянулся стрункой, выпятил челюсть, задрожал весь комарино

и…умер…

… Как сказали после - от обильного кровоизлияния в мозг.

Труп привезли в больничный морг. Дюжие санитары, невменяемые от спирта и

формальдегида, раздели старика. При взгляде на культю один из них упал на пол и забился

в сильнейших судорогах. Товарищ его, флегматичный по своей природе, долго

вглядывался в обрубок, недоуменно пожимая плечами. На месте обрубка выросла

крошечная мясистая ножка, чем-то напоминающая кошачью лапку. Подумав,

флегматичный санитар отхватил ее ножницами, на счастье.

Щекоткина недолго горевала. Вскорости после смерти мужа она продала квартиру и

перебралась к своему новому сожителю Лопухину, ужасающего вида мужчине с базедовой

болезнью.

Голова старой фарфоровой кошки невообразимой расцветки откололась при переезде.

Щекоткина не стала склеивать ее - выбросила в мусорное ведро.

Осеннее

Жирное нависающее небо отражается в лужах воды, что собираются в

траншеях, оставленных гусеницами танков. Разбитый асфальт трещинами

вбирает в себя черную грязь. Посреди поросшей чахлой травой мостовой

лежит огромная рука - осколок памятника. Каменная ладонь навек сжата в

кулак. Перст указывает на восток, в сторону Могильников и Родильных Камер.

Туда, на восток, сквозь пелену скользкого дождя, с трудом вытягивая

армейские сапоги из жадной грязи, держу я свой путь.

По сторонам дороги безумными взглядами разбитых окон меня провожают

дома. Я знаю, во многих квартирах все еще течет призрачная сумбурная жизнь.

Там полупрозрачные люди делят куски мшистого хлеба, опасаясь за судьбы

своих звероподобных детей.

Я прохожу мимо детской площадки. Три года тому назад здесь была бойня. И

поныне дети, страшные, черные дети, не осмеливаются выходить за пределы

огороженного колючей проволокой периметра. По правую сторону от меня, в

тяжелой деревенской грязи, в остро пахнущем экскрементами месиве, бродят

те, кто выжил три года тому. При виде меня они на секунду прекращают

движение, поднимают головы, как кобры. Девочка с вьющимися волосами

подобно Горгоне открывает рот и шипит. Ползет к ограде, всеми тремя

пальцами левой руки загребая вонючую грязь. Два мальчика помладше с

вожделением провожают ее взглядом глазами - ее короткое платье задралось.

Меж тонких, белесых, увитых синими, с мой большой палец, венами ног

видятся им врата рая.

Слабый всхлип слышен с другого края детской площадки. Там возятся

подростки. Их игры более изощренны. Похоже, им удалось заманить в свое

логово Рабочего. Теперь они кубарем с гвалтом носятся вокруг него, взбираясь

на горки и турники. Рабочий нелепо ворочает торсом, по пояс увязши в грязи.

Вот один из юрких подростков, исхитрившись изло в чившись , кусает Рабочего в

лицо и тотчас же отскакивает, унося в широкой пасти кусок мяса. Рабочий

орет, но крик его тонет в шуме дождя, что пеленой милосердно скрывает от

меня жуткие детали происходящего.

Детская площадка остается далеко позади. Таких резерваций в городе

множество. Иногда мэрия совместно с остатками милиции устраивает рейды,

выжигая детскую популяцию. Порой в город приходят Убийцы. Впрочем, в

последнее время это происходит все реже.

Недалеко от Родильных Камер в былые дни располагался парк. Там, скрытые