В СССР я повидал все

В следующий момент он ударил меня кулаком в живот.

Не понимая за что и зачем все это, я посмотрел ему в глаза. Они налились кровью и смотрели на меня с каким-то безумным выражением. Он явно собирался еще ударить меня. Ну что мне оставалось делать? Стремясь защитить себя, я ударил Маню кулаком в лицо. Он отскочил и успокоился. Это видел другой дед. Он подбежал и пытался ударить меня. Я ударил и его. На какой-то момент возникло замешательство. Поняв, что надо сматываться, я направился к выходу. Один из дедов догнал меня и пытался ударить сзади, но промахнулся. Его рука повисла у меня на плече. Я резко отмахнулся от него, попав руками по его лицу.

Но из казармы я не успел выбежать. У самого выхода я был окружен дедами. В группе их было порядка 30 человек. Они потащили меня к сушилке, которая считалась местом расправы дедов над борзыми солдатами.

Сушилка располагалась в бытовке. Перед входом в нее я рванулся и уцепился руками за дверную ручку каптерки, которая находилась напротив бытовки. Деды орали:

– Ты поднял руку на деда! Заходи в сушилку!

Я уверенно крикнул:

– Один на один пойду с любым!

На какое-то время деды замолчали, соображая, что делать дальше. Я огляделся вокруг. За толпой дедов, державших меня, я увидел Фельяра. Его лицо искажала гримаса ужаса. Было видно, что он хочет хоть чем-то помочь мне – но бессилен что-либо сделать.

Молчание было прервано криком одного из сержантов:

– В армии один на один не дерутся.

Деды вцепились в меня и так рванули, что дверная ручка осталась в моих руках, а сам я буквально по воздуху влетел в бытовку. На меня посыпался град ударов ногами.

Я очнулся в луже крови. С трудом поднявшись, я ощутил острую боль в разных местах своего тела и сильную слабость. Спина не разгибалась, дышать было трудно. Сержант, выкрикнувший последнюю фразу, протягивал мне швабру и говорил:

– Убери за собой кровь.

Я еле держался на ногах, поэтому выполнить приказ сержанта я физически не мог. С трудом переставляя ноги, я прошел мимо него и направился к выходу. В стороне стояла группа дедов. Один из них повернул лицо в мою сторону. На мгновение наши взгляды встретились. Я прочитал в его глазах невыразимую тревогу и тоску – наверно этот человек осознал, что совершено страшное преступление, за которым последует суровое наказание.

Из последних сил я добрел до санитарной части и перед тем, как упасть, успел сказать:

– Меня избили…

Солдатский сапог – это страшное оружие. Если солдат бьет кого-нибудь ногой, то у получившего удар, как правило, ломается какая-нибудь кость. Деды переломали мне множество костей. Но самое страшное, у меня был перебит спинной позвонок.

В госпитале врач ласково говорил мне:

– Поедешь домой. Мы тебя комиссуем.

Радость от того, что я скоро окажусь дома, была огромной. Но шло время, а обещание врача не выполнялось. Я верил в это обещание до самого последнего момента. И только когда после выписки меня опять повезли в нашу часть, я понял, что врач обманул. И мне, практически уже инвалиду, предстояло прослужить в армии еще год. В день возвращения в часть я стоял на вечерней поверке и с ужасом думал: «А ведь впереди еще целый год службы. Как это много! Можно рехнуться».

К тому времени расследование совершенного дедами злодеяния подходило к концу. В расправе надо мной участвовали все деды. Но военные следователи отобрали из их числа только двух военнослужащих, которым и предстояло отвечать перед судом. Главный виновник этой заварушки Маня отделался 10-ю сутками ареста на гауптвахте. Отсидев их, он с невинной улыбкой расхаживал по казарме. У всех дедов, имевших сержантские звания, срезали лычки.

Тех двоих судили в Костроме. Огромный зал был переполнен солдатами и офицерами. В нашей армии ходили слухи, что я один дрался против тридцати, вырубил троих, но остальные 27 вырубили меня. Я сидел в зале в первом ряду и несколько раз слышал за спиной восторженные реплики в свой адрес.

Председательствующие на суде представили меня как честного человека, борца за справедливость. Я парил на крыльях вдохновения. Мне пришлось часто выступать на том суде. Я чувствовал поддержку зала, поэтому мои речи, неожиданно для меня самого, отличались удивительным красноречием и безукоризненными интонациями.

Обвиняемые, как и положено, плакали и просили у меня прощения. Каждого из них приговорили к четырем годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима.

Когда по окончанию суда я выходил из зала, в дверях на моем пути вырос здоровенный солдат. Он с презрением и довольно громко бросил мне:

– Мало они тебе вломили.

Я посмотрел ему в глаза и, не отводя взгляда, молча прошел мимо него.

Конечно деды не простили мне все те неприятности, которым они подверглись из-за меня. Эти парни организовали против меня заговор. Они внимательно следили за моим поведением, незаметно для меня обшаривали карманы моей одежды. Все это делалось, чтобы поймать меня на каком-нибудь поступке, за который мне грозил бы тюремный срок.