В ста километрах от Кабула (сборник)

– Н-не уйдешь, н-нет, – стараясь забыть о пистолете, шептал он, заведенно трясясь в седле, понукая доходягу – и каблуки себе уже сбил, и бока у гнедого в кровь обратил, намятые треснувшее губы тоже были в крови, даже рыжие неряшливые склоны отрога, и те набухли красным брусничным цветом, сделались страшными. В голове плескалась боль, свистел ветер, цепкие глаза хватали каждый предмет, попадавшийся по пути, ощупывали его, нехотя отпускали. – От кого угодно ты можешь уйти, от кого угодно, но только не от меня, Абдул-л-ла, – продолжал шептать Сергеев заведенно: в нем будто бы до отказа закрутили невидимую пружину, и надо бы ей отжаться, отпустить, дать слабину, а она, напротив, закручивается все больше, берет все круче, еще малость – и вообще дышать не позволит, перехлестнет глотку.

Все, чему учили в жизни Сергеева, – все должно было пригодиться сейчас – а оно, кстати, уже пошло в ход: – например, те редкие уроки верховой езды, которые он получил в школе, как и наука выживать в условиях, когда выжить практически невозможно, стрельба из пистолета на звук и способность в считаные миги уйти от гранаты, что шлепается тебе под ноги.

Несмотря на заведенность, на то, что и дышать было уже нечем, Сергеев неожиданно ощутил редкое спокойствие, тишину, внезапно возникшую у него внутри: был грохот, шум, нервная всклокоченность, неразбериха, а сейчас все встало на свои места. Даже появившаяся вдруг из ничего усталость, и та отступила, заняла свое место, последнее в ряду.

Все когда-нибудь кончается. Отрог не мог вывести в долину, он кончался тупиком. Абдулла потрясенно зажал зубами нижнюю губу, он рассчитывал на другое, теплился в нем костерок надежды, а сейчас от дохлого пламени нечего не осталось, даже головешек – костерок горел ни на чем: тропа перед Абдуллой сузилась утюжком и неровной складкой круто поползла вверх, к небу, но до неба так и не дотягивалась – путь перекрывал большой гладкий камень, грибом нависший над выемкой.

Все, кончилась земная дорога, кончалась жизнь – хватит ездить с ветром! Плечи у Абдуллы затряслись, он развернул коня и спрыгнул на землю. В ущелье возвращаться нельзя, там только и ждут, когда он появится, значит, выход один – забиться в камни, залечь и переждать. День, может быть, не высовываться из щели, два дня, три дня, четыре дня, неделю – до тех пор не казать носа, пока все не успокоится, а потом уже пощупать пальцами воздух, помять его, понюхать, попробовать на язык, проверить, не поставлен ли ему капкан, и уж затем выбираться на волю.

Жаль оставлять коня – он ведь явно выйдет в ущелье и выдаст Абдуллу, надо пристрелить его, но и стрелять нельзя: звук в горах громкий, выстрелишь из рогатки – до неверных он донесется выстрелом из гранатомета, пистолетный хлопок вообще перерастет в запуск ракеты, вызывающий лавины и землетрясения. Абдулла ткнул коня рукоятью в ухо, огляделся. Время у него имелось, можно не спешить. Склоны отрога были древними, обвальными, полезешь – след останется, выдаст след ходока, молодыми были только грибы – камни верха; плесени на склонах полно, по плесени скалолаз ходит, как по снегу – каждая вмятина, каждой малый нажим ноги отпечатывается так ясно, что под него можно закладывать мину. Что влево карабкаться, что вправо – все едино.

Если только назад отодвинуться и пробовать там, но и там такие же стенки. Остается одно – ползти вверх по складке к камню-грибу, там обойти его либо отыскать нору, ломину, щель, забиться туда – не должны его неверные долго держать в осаде, они не выдержат долгой осады, да и не умеют – терпения не хватает. Абдулла рассмеялся: ушел он таки! То, что потерял своих, – ерунда, была бы кость цела, а мясо – мясо нарастет, порезы, раны и ушибы заживут – наберет людей лучше и подготовленнее, из тех, кто уже прошел выучку в Парачинаре, и снова вернется к исходной точке.

До Абдуллы донесся глухой стук, Абдулла вздрогнул, напрягся. Может, змея смахнула в низину голыш и он забрякал пусто? Никчемный звук, сжатые посветлевшие глаза Абдуллы обыскали склоны, проверили тропу – никого! Значит, почудилось. Возможно, не змея это была, а какой-нибудь зверек, лиса, волчонок или же редкая птица – птицы в этом ущелье не живут, но залетать залетают.

Напрягшееся лицо Абдуллы обвяло, ослабло, утяжелилось, поползло вниз, только губы сделались влажными, не чувствуют губы ничего, словно бы чужие они, Абдулла потрогал их пальцами свободной руки – в правой продолжал держать пистолет, оттолкнулся от коня и сделал несколько шагов по скосу вверх. Под ним поползла рыжая каменная крошка, обнажила тело горы, тоже рыжее, железистое, но более темное, чем крошка. Абдулла поставил ногу на старое место – из-под ноги снова поползло, посыпалось – гора была дряхлой и словно бы вся из крошки да ржавой плесени состояла. Похолодел Абдулла: если он полезет дальше по этому желобу, гора засосет его, либо не выдержит и рухнет – похоже, вон камень-гриб, затыкающий желоб, закачался уже.