В ста километрах от Кабула (сборник)

Повернул назад, прощаясь, похлопал коня по остывающей шее, полез по боковому склону, закряхтел от напряжения. Когда сидишь в седле, легкие работают нормально, а тут легкие вспухли болью, засипели дыряво, в горле тоже что-то засипело: вон как дает о себе знать высота!

Снова послышался посторонний звук – то ли стук какой, то ли шорох. Абдулла замер, и его будто бы холодом обдало, глаза сжались, подбородок обморочно затрясся: прямо за его конем, держась рукою за холку, стоял невысокий, хорошо сбитый человек со светлым широким лицом и светлыми, чуть обвисшими вниз усами. Взгляд зеленоватых, травянистого цвета глаз был жесток и пристален.

– И-и-ы-ы! – закричал, оглушая самого себя и этого человека Абдулла, по ушам ему полоснуло ножом – достал собственный крик, в висках забилось, зазвенело недоброе эхо – словно он целый оркестр взыграл – наяривает оркестр так, что чертям тошно: Аллах объявил тревогу. Афганец не должен иметь таких светлых усов и кошачьих глаз, афганцы все больше в синь и в черноту: черные волосы часто имеют синеватый отлив. Значит, шурави.

Лошадь! Шурави стоял точно за лошадью – даже расслабилась, дуреха, подтянула к себе одну ногу – правую заднюю, будто собака. Вот он, выход – шypaви надо этой лошадью и задавить. Хоть и кричал Абдулла истерично, загнанно, но загнанным в силок себя он не чувствовал, хотя как часто чувствует себя человек в подобной ситуации, – он сразу взъерошивается, оскаливается, становится в круговую защиту, выпускает когти, дерется до последнего и, уже будучи мертвым, все равно старается укусить, – у Абдуллы этого не было. С другой стороны, внутри у него что-то просело, сжалось: понял Абдулла, что шурави постарается взять его живым.

Усмехнулся Абдулла: а как его взять живым, когда шурави стоит с голыми руками, а у Абдуллы «стар» с полной обоймой? Да еще патроны бренчат в кармане. Пистолетом поманил к себе светлоусого – давай, шурави, подходи!

Хотя стрелять не очень-то постреляешь: на выстрелы могут примчатся неверные. Чем угодно надо пристукнуть шурави – камнем, дубиной, ножом перехватить ему горло, бритвой, а стрелять нельзя – последнее это дело. Словно бы голова переодолела Абдуллу своей тяжестью, перевесила, Абдулла качнулся, пополз на пятках по осыпи вниз, попытался удержаться – безуспешно; в ту же секунду он нажал на курок «стара», целя в лошадь.

Звук выстрела был подсеченным, чужим, негромким, Абдулла подумал, что хлопок в ущелье могут все-таки и не услышать, и выстрелил во второй раз, целя уже в шурави – Сергеев угадал, что Абдулла сейчас ударит еще раз, в последний момент резко качнулся в сторону, уходя от пули – та калено пропела над ухом, обдала кожу горячим, Сергеев нырнул вниз, уходя за лошадь, – и вовремя: Абдулла выстрелил в третий раз.

«Три! – отметил Сергеев. – Сколько же у него патронов в обойме? Семь, восемь, девять? И с какой начинкой в обойме он начал стрельбу – с полной или неполной? Надо считать, с полной – так вернее! Иначе один завалящий патрон может перечеркнуть жизнь. Бросил тревожный взгляд на коня – тот с запозданием вздрогнул, словно бы проткнутый изнутри, заскрипел зубами от боли. Внутри у коня заработал, зачастил сыро, с чавканьем невидимый поршень, – под ноги хлынула кровь – пулевой пробой был большим, как порез ножом, располосовал тело, и бедный конь медленно опустился на колени. Дернулся один раз, другой, сопротивляясь смерти, зарылся храпом в мягкую гнилую породу, по шкуре побежала дрожь. Все! Сергеев стоял теперь перед Абдуллой незакрытый – ничто уже не защищало его. Абдулла захохотал, но в тот же миг прервал хохот, сузил глаза. Спросил:

– Ну что, русский? Допрыгался? Я тебя в клетку посажу, понял?

– А ведь, Абдулла, не ты возьмешь меня – я тебя возьму, – спокойно проговорил Сергеев. – Не уйдешь ты, – облизал сухие жесткие губы языком – таким же, как и губы, сухим, жестким, добавил: – Так Аллах велел. Твой Аллах – не мой.

То ли возмущенный крик возник в Абдулле, то ли смех повторился – потемневшие печеные губы его сделалась угольно-темными, глаза налились водой.

Абдулла перевел взгляд в сторону, и Сергееву невольно захотелось тоже посмотреть туда – что там увидел басмач, за спиной Сергеева стоит душок и заносит колун, норовя расколоть голову? Он напрягся – показалось, что это так. Сейчас под лопатками забегают холодные, с тонкими колючими лапкам козявки, зашустрят противно. Захотелось оглянуться назад, но оглядываться нельзя – Абдулла только этого и ждет. Козявки под лопатками, слава богу, не забегали, удержались: значит, за спиной никого нет. И вообще он спиною бы ощутил, если бы сзади кто-нибудь появился, волосы бы взмокли от пота. Абдулла улыбнулся, – улыбка была такой, что радости не приносит, – и, отставив пистолет в сторону, пошел на Сергеева.

Как медведь на медведя. Сергеев ждал и, сам того не ожидая, ответно улыбнулся Абдулле.