В ста километрах от Кабула (сборник)

Выстрелы в упор разворачивают живое тело, пули ломают кости, вырывают мясо – человека обычно отшвыривает на несколько метров, как ударом грузовика, – Сергеева отбило назад, голова со стуком мотнулась, будто у мертвого, но Сергеев еще был жив, он будет жить долго, капитан Сергеев – Сергеев знал это и видел сейчас не осень, а зиму, свою далекую московскую зиму, в которую ему уже никогда не суждено было вернуться, но которая есть, есть и будет! Есть и будет январская синь, будут февральские ветры, за зимой придет весна, будет солнце марта и первые слабенькие ростки апреля, пробивающиеся сквозь землю на свет Божий в прогалах, оставшихся среди сырых плоских нашлепок снега, все это будет, но уже без Сергеева. Сергеев не чувствовал боли, сознание его угасало. Он боялся другого – что руки его разожмутся, не выдержат – и тогда Абдулла уйдет. Абдуллу нельзя было выпускать: этой маленькой цели, только одной ей и больше ничему, подчинялось сейчас все естество Сергеева, вся жизнь его, ее оставшиеся минуты; Сергеев телом своим, каждой мышцей, каждой косточкой, каждым корешком и жилкой понимал: уйдет Абдулла – худо будет – и что было сил стискивал и стискивал пальцы на шее врага.

Абдулла высадил в Сергеева всю обойму, потом еще несколько раз впустую цокнул курком – мертвый Сергеев так и не выпустил его. Пальцы капитана словно бы окостенели на шее Абдуллы.

Когда сюда прискакал майор Вахид, за ним, едва пластаясь по земле от того, что рвалось дыхание, с красными натуженными лицами двое солдат царандоя – остальные безнадежно отстали, – то мертвы уже были оба – и Сергеев, побледневший, поникший, с зубами так прочно стиснутыми, что они поломались, и Абдулла, черный, с обвисшим мягким лицом и вывалившимся окровяненным языком…

Остатки группы Абдуллы, ушедшие назад в кишлак вместе с Мухаммедом, смогли оторваться от солдат царандоя – уходящих прикрыл перепуганный Файзулла, которого опытный Мухаммед оставил с пулеметом у крайнего дувала: Файзуллу невозможно было обойти – сек и сек свинцом, взбивая пыль и каменное крошево, что-то истошно кричал, давился собственным криком, так происходило до той минуты, пока Файзуллу не обошли со стороны дувалов и не пришибли ударом пистолета, тот только задавленно ойкнул, по-заячьи затрясся всем телом и распластался на земле. Подняли за шкирку – жив. Глаза открыл, сморщился мученически – представил себе, что с него, с живого, будут сдирать кожу, как с Фатеха, кожа на щеках от этой мысли сделалась пупырчатой, будто у курицы, взвизгнул жалобно – понял, что его оставили на закланье.

Мухаммеда и его людей не было. И самое главное – вход в кяриз не нашли.

На коне примчался Вахид – злой, с глазами, которых не было видно – сжались в горестные небольшие точки, схожие с пистолетными воронкам: кто заглянет в такие глаза – сразу летит в бездну. Люди невольно отводили взгляды от Вахида. Майор Вахид слетел с коня и, по-птичьи пластаясь по воздуху – ногами он почти не касался земли, – подскочил к Файзулле, тряхнул его за ворот халата:

– Куда ушли эти ублюдки? В кяриз? Где вход в кяриз? – Оглянулся назад, надеясь увидеть кого-нибудь из кишлачных жителей, но кишлак был пуст, он словно бы вымер: никого в нем ни одного звука, ни одного движения. Кяризов в кишлаке могло быть несколько, в том числе и придавленные камнями, замаскированные.

– В какой кяриз ушли твои дружки? Ну! – Вахид тряхнул Файзуллу так, что у того даже застучали зубы. – Может, они не в кяриз ушли, а на ту вон гору? – Вахид вскинул подбородок показывая на мрачную темную макушку, влажно поблескивающую в воздухе. – Ну? Молчишь, сволота? – протянул он низко, угрожающе, переходя на шепот. – Ладно.

Файзулле сделалось плохо: самый страшней крик – не тот, что на надрыве, силой своей приподнимает небеса, а тот, который тихий, крик шепотом, от такого крика по коже бегут невольные мурашки.

– Пакет! – приказал Вахид, нетерпеливо пощелкал пальцами. Взглянул на часы – время уходило. – Живее! – снова пощелкал пальцами. На Файзуллу он не смотрел, с этим оборвышем, обмылком человеческим, все было понятно: сдать в хад, либо вообще не сдавать, а пристукнуть здесь же, около пулемета, раз захватили с оружием а руках, – захватили на поле боя, то на поле боя и рассчитываться надлежит: коли согрешил – ответь! Пролил слезы – ответь слезами, пролил кровь – ответь кровью – арифметика простая.

Когда-то майор Вахид обучался в университете мирным наукам, не думая о том, что ему придется надеть военную форму, но надеть пришлось. Воюя, Вахид ожесточался – раньше он таким не был.

– Значит, не будешь говорить? Не желаешь, выходит, – Вахид, сжал зубы, – брезгуешь, считаешь выше своего достоинства. – Усы у Вахида встопорщились, глаза совсем вытекли, их не стало на лице, только два черненьких пистолетных зрачка, совсем маленьких и страшных, – нервы у Вахида, видать, были ни к черту. – И не надо, – процедил он сквозь сжатые зубы воздух, поболтал остатками во рту, будто водой, – тянуть из тебя ничего не буду, сейчас сам все скажешь. Пакет!

– Не скажу, – пробурчал Файзулла.

– Заговоришь как миленький.