В ста километрах от Кабула (сборник)

Чего-чего, а смерти Вахид, как всякий мусульманин, тоже не боялся – скорее, наоборот, иногда он даже ждал ее, считая, что со смертью придет освобождение, тело перестанет тяготить душу, обратится в воздух. Его телом станет невесомый теплый воздух, пищей – роса, поутру проступающая на рыжих рослых «огоньках» и розах, одеждой – лепестки цветов, но все это будет потом, потом, после смерти, и пока надо терпеть, воевать с душманами и ждать, что пуля тебя не заметит, а когда заметит, сорбоза уже не будет в живых. Сергеев тоже не боялся смерти, хотя и не был мусульманином, а у каждого мусульманина внутри работает некий счетчик, отмеряющий расстояние, каждый мусульманин действительно готов к смерти, но вот ведь как – каждому из них все-таки хочется, чтобы это расстояние было побольше; ведь жалко, когда тренированное загорелое тело, руки, ноги, грудь, отмеченная шрамом, голова, полная песен, мыслей, чепухи, желаний и приказов – все это начнет превращаться в прах.

Майор Вахид вытянул перед собою руки – невольно, сам того не желая – не желая и не замечая – затяжно вздохнул, ощутил в горле горечь: не смерть страшна, страшно небытие, людская неблагодарность, отсутствие памяти – умрет Вахид, и никто о нем помнить не будет, вот ведь что страшно, невесело ему станет парить в раю и, раскинув руки-крылья, любоваться райскими кущами: рай paeм, а земля землею, охота и тут оставить след.

Примчался посыльный, небрежно растопырив ладонь, приложил ее к козырьку:

– Рафик майор, в кишлаке нет ни одного старика.

Хотел ему сказать Вахид, чтоб не козырял, словно попрошайка на базаре – небрежное приветствие оскорбительно, непонятно, что собирается сделать сарбоз – то ли Аллаха поминает, перед тем как попросить кусок лепешки, то ли стыдливым движением этим скрывает воровское намерение, то ли муху на лбу пришлепывает, но вместо этого Вахид раздражительно опустил голову, заглянул в провал кяриза:

– Куда же подевались аксакалы, сорбоз?

– Не знаю, рафик майop.

– Тогда найди какого-нибудь мужчину, приведи сюда!

Понесся посыльный искать первого попавшегося кишлачного жильца, только стоптанные каблуки замелькали – видно, понял, о чем думал майор. В это время внизу, в колодце, громко грохнул выстрел – словно бы стреляли над ухом Вахида, даже виски стиснуло от звука, он сжался и вскрикнул:

– Посыльный, стой!

Посыльный послушно остановился.

– Поздно, посыльный! Приготовься к бою! Сейчас мне люди здесь нужны – здесь, а не за дувалами, не в кишлачных дворах.

Внизу снова загрохотало, раздалось сразу несколько выстрелов подряд, выстрелы слились в один, Вахид выругался, потянул на себя затвор, ставя автомат в боевое положение. Ухнула граната, затем еще одна. Из кяризного отверстия, как из трубы, повалил дым. Вахид не трогался с места, держа автомат наготове.

Стрельба усилилась, снова зазвучали глухие надтреснутые разрывы гранат. Вахид со спокойным лицом ждал, он слушал подземелье. Поначалу били под самыми ногами, в глуби, потом стрельба переместилась.

Из кяриза выбрался солдат с окровавленной щекой. Вахид с одного взгляда определил – рана нестрашная, по касательной, щеку сорбоза будет украшать хороший мужской шрам, – как сидел майор, так и продолжал сидеть, он даже не шевельнулся. Спросил ровным тоном:

– Много их там?

– Не знаю. Огрызаются яростно. Весь кяриз горит. Всюду горит.

– Все равно мы душманов уничтожим. Чем больше будут сопротивляться, тем хуже.

– Может, они сдадутся в плен, рафик майор?

– В плен они не сдадутся – такие дерутся даже с перерезанной глоткой, но если сдадутся – сохраним жизнь. – Вахид замолчал, отвернулся от раненого. Проговорил недовольно, в сторону: – Иди перевязывайся! Нечего кровью людей пугать.

Засек еще один взрыв гранаты, слабенький, пустой пук – граната была самодельной: раз самодельные гранаты в ход пошли – значит, огневой припас не очень велик. Может, действительно банда поднимет руки вверх?

Напрасно надеялся Вахид, что Мухаммед поднимет руки – Мухаммед всем, кто с ним находится, горло перекусит, себя последним ножом секанет, но не сдастся: бой в кяризе разгорелся крепко, непонятно стало, где солдаты царандоя стреляют, где душманы – бой переместился под землей к дувалам, сделался глуше. Вахид пересел к дувалам, снова послушал стрельбу и сделал открытие: где-то совсем рядом, за этими крепкими, сложенными из тесаного камня дувалами должен быть еще один спуск под землю. Надо блокировать его. Не потому, что душманы должны вылезти оттуда – из-под земли они все равно уже не вылезут, – а накрыть их сверху, подкрасться сбоку, поставить заслон, погнать, может быть, назад, к тому потайному колодцу, через который они ушли под землю. И второе окончательно понял Вахид: где-то здесь недалеко, очень недалеко, под землей должен бить тупик – конец кяризной системы.

Через полчаса они загнали остатки бандгруппы в тупик, перекрыли выход. Мухаммед огрызался так, что вязкая подземная чернота, которую не пробивал ни один свет – фонари и свечи просто гасли в мертвом воздухе, – от трассеров полыхала всеми цветами радуги, под землей сделалось светло как днем.