В ста километрах от Кабула (сборник)

– Поясняю: «смокинг» в переводе на русский «костюм, в котором курят», а в обычном объяснении, без перевода – одежда, позволяющая человеку, не знающему этикета, скрывать, что он этикета этого не знает. Я, например, этикета не знаю, это меня угнетает, поэтому, что мне надо сделать, чтобы снизить давление? Купить себе смокинг. Так я, собственно, и поступил.

– Эх, ты-ы, – Майя укоризненно покачала головой, – по-моему, ты не незнание этикета скрываешь, а совершаешь некий жертвенный поступок. Ты же никогда не носил смокинга. Зачем он тебе?

– Чтобы понравиться тебе.

– Спасибо. Ах, Сергеев, Сергеев! Ты все время находишься в движении, у тебя нет постоянной точки, в которой бы ты застыл – ты все время разный, и угол жизни у тебя разный: то старый свитер, то новенький, с иголочки смокинг… Нет бы остановиться на золотой середине!

– Я подумаю, но чем все-таки не нравится тебе мой костюм?

– Нравится, – немного подумав, ответила Майя, – только… – она сделала изящное движение, помяла пальцами воздух.

– Прошу без критики… Без критики! – Сергеев поднял обе руки, ладонями примял пространство перед собой и словно бы что-то с натугой, довольно тяжело отодвинул: носить смокинг – непростая штука, оказывается. Сергеев не выдержал игры, сделал шаг в сторону, на обочину и по колени погрузился в пыль; он начал что-то бормотать про нью-йоркского миллионера, сто лет назад сшившего себе смокинг специально для того, чтобы нанести визит принцу Уэльскому; на необычный костюм тогда обратили внимание, несуразный костюм, как часто водится в подобных случаях, по формуле «вдруг» сделался модным – еще один чудак сшил себе смокинг, потом еще один, и еще – так дошло до того, что смокинг сконструировал себе еще одни миллионер. По фамилии Сергеев.

Потом была свадьба – бедная, почти без подарков, с отчаянным ликованием: разве счастье в подарках? – с криками «горько», с запахом листвяного дыма, яблок, свежих грибов, дождя и бродячих собак – странный запах, из чего он составлен – одному только Богу известно, из ничего составлен, из воздуха, из дыма и свадебных поцелуев, – Сергеев потом разгадывал запах по отдельным составным и несказанно радовался: пахнет грибами, пахнет спаленной листвой, пахнет антоновкой, он вообще умел радоваться, как ребенок, все встречал счастливой улыбкой – лучик солнца, пробившийся сквозь черные тучи, ясноглазого котенка, выбравшегося из подворотни, воробья и всплеск крупной рыбы на реке, первый снег и первый дождь, хороший рассказ, радугу, желтый лист, плывущий по реке, – у него было много причин, много точек, вызывающих внутри слепящее чувство полета, радость, продлевающую годы. Наверное, потому он и выглядел моложе своих лет, Саня Сергеев. Такие люди, как Сергеев, вообще не бывают старыми.

Прошло немного времени, совсем немного – какая-то песчинка, росинка, – ничто, всего несколько лет, и Саня уехал в Афганистан.

Серая дождевая пелена потемнела, покрылась крупным угольным крапом, будто пленкой, а потом и в этой пленке замелькало что-то зловещее, угнетающее, темное в темном: то ли сознание в Майе окончательно помутнело, то ли совсем допекла боль – невмоготу стало, дыхание пропало, заасфальтированный блесткий настил моста пополз в сторону. Она цепко ухватилась за поручни, втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы. Если уж кончать, так кончать сразу, одним махом.

Снова глянула в воду. Страха по-прежнему не было – было что-то другое, но не страх, да потом, страх – не та вещь, которая могла бы остановить Майю. Живет в каждой из нас некий червячок сомнения, всякий раз предупреждающий наши действия: и в минуты радости, и в минуты горя – он все время не дремлет, ему одинаково наплевать и на радость, и на горе, – именно он сидит на тормозе, чуть что – сразу рвет на себя рычаг. И бывает, когда надо принять спешное решение, оттягивает его – ох уж этот спасительный червь! Действительно, по поводу и без повода включает тормозную систему, глушит сознание, вызывает слезы, либо, напротив, давит их. Что-то тоскливое, щемящее возникло в Майе, еще эта чертова пленка все время мельтешит перед глазами и мешает смотреть, темное перемещается в темном, – не понимала Майя, что это были слезы, – внутри все сжалось, огрубело, покрылось ледяной корочкой. Пора, наступила пора… самое время!

– Гражданочка! – вдруг услыхала она тихий голос сбоку. – Не надо, гражданочка, a!

Тормозная система была включена мгновенно – еще не хватало при ком-то совершать то, что касается только одного. Майя выпрямилась, вскинула голову, ловя глазами край мрачных дождевых туч, покачнулась – не видела она себя со стороны, своей надломленно-горестной позы, своей слабости – у нее даже голова не держалась, как у всякого человека, решившего поставить последнюю точку, у Майи начало отказывать тело, в движениях появился разнобой.

– Что? – она с трудом повернула голову. – Чего не надо?