В сторону южную

У стеклянной витрины рядом остановился мужчина, читал внимательно объявления. Саше интересно стало, что это там так надолго задержало его. Подошла.

Организованный набор рабочих, адреса, перечень специальностей, ничего особенного.

— Вот где можно деньгу заколачивать, — сказал мужчина и улыбнулся ей сообщнически золотозубой улыбкой, — край непуганых дураков. Якутия.

Непуганых там не увидела. Очень даже пуганные были, кто газопроводом в Каракумах, кто лесоповалом красноярским, кто каналом Волго-Дон. Только не очень испугались, к Полярному кругу двинулись, на пятидесятиградусные морозы, на гнуса.

Через год и она стала пуганой. На стройке в Мирном отработала, в Северный, на ГЭС подалась. Думала сначала: «Поуродуюсь три года, денег подзаработаю и назад», думала временами так: «Завтра Кольку под мышку и на самолет», — много чего думала, да так и осталась. Бум на ГЭС кончился, заработки упали, в Таежный уехала, фабрику строить. Всякое было за эти годы, и страшное, и нелепое, и прекрасное. Не забыть никогда Батю и как провожали его сто километров до самого Мирного. Если б остался начальником, не уехал на другую стройку, ни за что б с ГЭС не ушла. Собралась даже на Волгу ехать за ним следом, с таким человеком везде работать можно, но тут трубку новую открыли. Знала по Мирному, что такое трубка — работа настоящая, деньги настоящие, — и двинулась к ней.

Сориентировалась быстро, пошла в «стакан» работать, в бригаду Махмуда. Тот злился сначала жутко, говорил: «Прибирай бытовку, обед готовь, мы на тебя заработаем, а под ногами не болтайся. Мешаешь только».

Терпела, не обращала внимания, потому что поняла скоро, что, несмотря на важность свою, Махмуд мужик хоть и твердый, работяга настоящий, а не хитрый, не расторопный. И, поняв, взяла власть над ним. Во всем с ней советовался, как с равной. Слишком даже равной считал, не стеснялся даже про баб своих рассказывать, переодеваться спокойно в бытовке. Но не очень-то огорчалась по этому поводу: романы крутить было с кем, а вот бригадира такого поискать еще надо. Своих из Балкарин созвал, одних братьев — трое приехало. И боялись его все как огня, взгляд ловили.

Так в Таежном и осела. Квартиру дали двухкомнатную, с ванной, с горячей водой. Колька где-то чижа раздобыл, Федором назвал. Рассердилась поначалу, что мебель румынскую из карельской березы чиж этот испортит, а потом плюнула на мебель. Пускай летает, другую мебель купить можно, большое дело, зато сколько радости по утрам. Когда умывались, специально для Федора душ пускали. Он, дурачок, думал, что дождь, заливался радостно, влетал под брызги, такой гвалт поднимал.

Завидной невестой считалась, самые высокие заработки в их бригаде, но женихи все были, как говорила, «хвостатые». На материке семейка поджидала, когда вернется с денежками, да и не очень просто длинные знакомства водить, когда сын из школы уже в два приходит, а в крошечном поселке все на виду друг у друга, а кругом тундра, шаг с дороги — хлябь. А у коротких знакомств и радости и надежды короткие.

_____

Когда Саша ушла, Максим взял ее за руку, потянул за собой.

— Вот так, — похвалил, что послушалась покорно, и оставил одну, вернулся зачем-то в их комнату.

Галина огляделась, — странное жилье. Косой белый потолок, маленькое окошко высоко, в нем тучи ползут медленно, под окошком стол, заваленный бумагой, исписанной мелко, убористо. Листы бумаги на полу, скомканные, только начатые. Нагнулась, чтобы убрать по привычке хозяйственной, и испугалась — может, нельзя трогать, может, нужно так. На полочке у зеркала красивые бутылки с иностранными этикетками, яркие, блестящие лаковой эмалью цилиндры, в каких аэрозоль обычно от насекомых всяких бывает. Но на этих цветы нарисованы, надписи непонятные.

— Вот так, — Максим остановился за спиной, обнял за плечи, — сколько лет, сколько зим.

— Ровно четыре, — спокойно сказала Галина. Только на равнодушный этот тон и хватило сил. Нельзя было позволить брать себя за плечи, нельзя было отпускать Сашу, приходить в эту комнату и теперь стоять вот так, истуканом, чувствуя, как сильнее и увереннее становятся его руки.

Пахло от него хорошо, чистотой и множеством непривычных ароматов, сливающихся в один. «Богатый, — определила вдруг насмешливо, — вон сколько снадобий всяких держит, и все не наши, и все первого сорта наверняка. Ведь говорил же как-то: «У меня есть слабость к первому сорту во всем».

Освободилась, оставив ему платок, села в кресло у стола. Глянула прямо и улыбнулась: вид у него был обескураженный, стоял с платком в растопыренных руках, словно незадачливый продавец с никому не нужным товаром.

— Ты считаешь, что я виноват перед тобой? — спросил жалобно. — Но ведь я писал, а ты не отвечала.

— Давай не вспоминать, не ворошить прошлого. Расскажи о себе лучше, как жил, что делал? — и упрекнула себя за последние слова, испугалась их.

Ведь знала, что делал. Видела фильм, где недолгая история их отношений предстала с экрана с такой откровенностью и беспощадностью к ней, что стеснялась в глаза людям смотреть, думала — догадываются.