В сторону света

Мамаша же вытаскивает из-за спины ребёнка и задирает ему футболку. Спина мальчика испещрена синяками.

— Видишь, гад, какие побои? — продолжает мамаша. — Я участковому всё показала. Против тебя дело завели. Сидеть будешь, гад! Сидеть!

Михаил Иванович понял всё. Ему даже стало жалко Славика: вырасти при такой мамочке полноценным человеком было бы невозможно. Он понял, что эта толстая баба отыгрывается за все свои неудачи не только на Михаиле Ивановиче, но и на своём сыне.

— Неужели вы не понимаете, — попытался образумить бабу интеллигент, — что я к этим синякам не имею отношения? Зачем вам эта война? Неужели нет других дел? Оставьте меня! Довольно! Вы и так попили достаточно моей крови…

— Крови твоей попила? — мамаша буквально провизжала всё это, но Михаил Иванович уже бежал по ступенькам вверх к своей двери. Мысли в его голове перепутались, и он едва ли слышал последние скабрёзности в свой адрес.

* * *

— Пойми, я просто не знаю, что мне с ней сделать, — Михаил Иванович сжал шею рюмки так, что вино побелело.

— Не переживай, Миш, — жена Михаила Ивановича считала себя женщиной умной, но в данном случае ничего стоящего не приходило ей в голову.

— Я готов задушить её голыми руками, — продолжал супруг. — Просто я в шоке, понимаешь? Она неуправляемая… Дрянь!

— Не выражайся так грубо. Люся ещё не спит.

— Да… Может ведь уголовное дело возбудить. Как я докажу, что не трогал этого… выродка?

— У нас в стране никто не отменял презумпцию невиновности.

— Стыдно. Понимаешь, стыдно. Стыдно за то, что вляпался в такую историю.

— Никто не застрахован от таких историй. Не переживай ты так. На тебе ведь лица нет. Налить ещё вина?

— Я бессилен, понимаешь? — Михаил Иванович весь скривился. — Я бессилен перед этой блохой. Маленькой гнидой. Совершенно бессилен.

* * *

Следующее утро. Михаил Иванович знает: толстая баба начеку. Ждёт его у двери. Ждёт с помойным ведром, которое наденет ему на голову. Ждёт с ручной гранатой, которую сунет ему в ширинку. Ждёт и мечтает ущипнуть интеллигента побольнее.

Дверь распахивается, но это уже не удивляет Михаила Ивановича. Наш герой экспромтом рождает такую вещь, которая ранее просто не могла прийти в его просветлённую голову. Михаил Иванович делает лицо одержимо-безумным, поднимает руки с растопыренными пальцами к небу: «Альлон занфат де но патрие, ле жур де глуар этариве, — на этом месте Михаил Иванович начинает понижать голос и ещё больше замедляет речь. При этом чертит в воздухе кресты и звёзды. — Contre nous de la tyrannie, — Михаил Иванович начал пританцовывать и кружиться. — Лятандар санглян те левэ, — Михаил Иванович видел, как испуг в лице мамаши перерастает в животный страх и продолжал: — Маршон, маршон», — баба бледнела и краснела одновременно. Михаил Иванович наслаждался. На этой строке интеллигент вспомнил о бутылёчке с таблетками в своём кармане. Нужно ведь было придумать какую-то жирную точку всего импровизированного шоу. «Marchons, marchons, Qu' un sang impur», — наш герой засовывает руку в карман и открывает флакончик с таблетками. Взмах руки — таблетки вылетают прочь и рассыпаются по полу. Баба взвизгивает и захлопывает в ужасе дверь.

* * *

Вечер. Подъезд. Третий этаж. Михаил Иванович теряется в догадках: откроется ли опостылевшая дверь на сей раз?

Шаг. Ещё ступенька. Шаг…

«Нет, не откроется».

Дверь открывается.

Мамаша выскакивает в подъезд и бросается в ноги Михаила Ивановича:

— Сын, — сквозь слёзы стонет баба, — сын в больнице.

— Что? — не понимает интеллигент. — В какой больнице?

— Сними порчу, родной, — кричит, стоя на коленях, мамаша. — Сын попал под машину! При смерти сын! Прости дуру! Сними порчу!

Михаил Иванович садится на ступеньки и закрывает лицо руками. Он опять обескуражен. Проходит около пяти минут. Баба всхлипывает и бормочет что-то про порчу себе под нос:

— Я не наводил порчи, — почти шёпотом начинает Михаил Иванович.

— Ай! — вскрикивает баба, захлёбываясь в очередном приступе плача. — Прости дуру! Всю жизнь буду молиться за тебя! Прости дуру!

— Я не наводил порчи, — повторяет Михаил Иванович громче. — Это была Марсельеза. Гимн Франции, понимаете? Это первое, что пришло мне в голову.

Женщина не верит. Полуграмотная. Жалкая. Именно сейчас в ней просыпается Мать, готовая отдать жизнь за своё маленькое чадо.

Михаил Иванович отрывает холёный зад от ступенек:

— Альлон занфат де но патрие, ле жур де глуар этариве. Фу-фу-фу!

Женщина трепещет.

— Иди домой, — успокаивает интеллигент. — Поправится ребёнок.

* * *

Спустя шестнадцать минут после истории в подъезде ломаная линия кардиографа в больнице превращается в прямую…

«Ехали мы, ехали»

В этот день пределом самых дерзких наших мечтаний была Уфа. Я сидел на обочине трассы и рассматривал копошившихся в траве красных муравьёв, пока Виктор лениво вытягивал руку, пытаясь остановить какую-нибудь машину. До сессии оставалось четыре дня, и мы в любом случае рассчитывали успеть.

* * *

Кажется, было около восьми утра, когда Дрогидину повезло и он поймал первую попутку.