В сторону света

Я всю жизнь замерзал, с самых ранних лет, когда мир для меня был высок, а я любовался им с высоты своих советских санок. Вот отец везёт меня в ненавистный детский сад, обездвиженного, заплаканного, закутанного в мамин пуховых платок, из-под мотни которого торчат только два обезумевших карих глаза. Пахнет чем-то сладким, значит, сейчас услышу скрежет полозьев по асфальту — будем пересекать улицу Выставочную. В те годы на месте современной энергетической высотки на Аксакова стоял облупленный забор, из-за которого вечно текли умопомрачительные карамельные запахи. Позже с пацанами околотка мы твёрдо верили, что именно там делали всю газированную воду города. Но речь о зиме и холоде. Надо быстрее зажмуриться, потому что через мгновение позёмка вопьётся в то немногое, что осталось неспрятанным под бережные укрывала.

* * *

Зима всегда караулила и догоняла, проверяя частоту вибрации задубевшего туловища. Я до полусмерти замерзал в армии, где околосвердловские болота под барханами сугробов взращивали полуживых комаров. Насекомые залетали в казармы и досаждали духам, которые с тапками долгими зимними вечерами собирали тушки для отчёта перед достойными старослужащими воинами. И по утрам по команде, переполненной неказистым сарказмом: «Форма одежды — шинель в трусы! Быстрее, гоблины!», наш сержант по имени Андрей и кличке Большой, щедро награждавший пенделями своих сорок пятых кирзачей пролетавших мимо салаг, застраивал взвод с голыми торсами на плацу. Сейчас мы полетим очередную «трёшку», а Большой в тулупе будет бежать в арьергарде и бляхой своего ремня мотивировать отстающих. Одна надежда была на земляка Андрея по прозвищу Борщ, который изобретал иногда способы, при которых марш-броски отменяли. Так он однажды обескуражил Большого припадком с носовым кровотечением. Правда, чуть позже выяснилось, что молодой расковырял себе нос гвоздём, за что был подвергнут многоступенчатой критике со стороны опытной части казармы и долго потом лечил гематомы.

* * *

Я замерзал за забором пэвэошной части, куда забрался ребёнком в детстве. Прячась от постоянно снующих офицеров, я постигал тонкую грань между любознательностью и любопытством, ощущая, как задубели в промокших варежках пальцы рук. Будто в садовском возрасте, когда напарник по группе толкнул меня головой на угол стола и мне зашивали сечку на лбу. Вечером к нам в гости пришла бабушка с гостинцами, и все меня жалели, потчуя конфетами и деликатесами. А потом совершенно случайно кто-то из взрослых прищемил мне пальцы дверью. И пальцы ревели от боли, словно в них вонзили иглы, как теперь здесь, за забором воинской части. Позже, проходя мимо этого забора, я видел приспущенные флаги по Черненко, Андропову и считал, что это траур по тем бесконечным часам моего небоевого дежурства в сугробе у плаца.

* * *

Может быть, поэтому в недостижимом стремлении согреться я так лелеял свою бедовую «классику», с таким трудом выстраданную к тридцати годам. Но не тут-то было. Вот, упираясь телом в бампер, путаясь в полах пальто, в очередной раз толкаю четырехколёсного непролазного коня навстречу к солнцу. И, на коленях стоя, ковыряю под защитой картера сугроб. И пою гимны в унисон капающему в салон тосолу. Хлоп! Аккумулятор сел. Дёргаю ручку и ощущаю, как выскакивает из-под приборных пространств лопнувший трос-капот. Не машина — клумба баклажанная с цветом «мурена»! Цепляем через время моё ведро на трос, шеф на внедорожнике тянет меня по дороге. Запотевшие стёкла, в висках стучит, впереди бампер стоимостью как весь мой тарантас. Ситуация бодрит. Втыкаю вторую, слышу, что завёлся. А спидометр ползёт вверх. Вот уже третья, четвёртая. Сигналю, моргаю, кричу в открытое окно. Шеф останавливается и будто не собирался издеваться: «А я забыл, что ты у меня сзади болтаешься». И, пока я тёр окоченевшие пальцы, мимо проезжали сотрудники ДПС, которые таскали меня на поводке вчера, и сосед Андрей с шестого этажа по прозвищу Электрик, у которого мощный старый немец выручил меня позавчера.

* * *

Обновляем с дочерью лыжню, стараясь угадывать направление под рефренами перемётов. На гребнях не спешу, несколько раз подпрыгиваю на лыжах, чтобы плотнее умять наст. Круг, второй, третий. Вдруг понимаю, что не слышу сзади ребёнка. Оборачиваюсь. Дочь остановилась метрах в пятидесяти и что-то чертит лыжной палкой на снегу. Жду. Догоняет.

— Что написала-то? — спрашиваю.

— Вика, папа, зима, — отвечает.

— Актуально, — киваю. — Ну что, домой греться?

— Если ты замёрз, — бодрится ребёнок.