В сторону света

Затем я резко обернулся и скрылся за туалетной дверью. Здесь висело старое облезлое зеркало, и я от нечего делать стал разглядывать своё лицо и корчить рожи. Тут я услышал удаляющиеся шаги. Не выдержал конвоир, ушёл. Как же я теперь один смогу до камеры дойти? Стараюсь не скрипеть, открываю дверь и пробираюсь к маленькому окошку разводящего, стучу. Дверку открывает мой старый дружок Нефёд.

— Привет! — обрадовался он. — А ты что тут делаешь?

— Тише ты! — цыкнул я. — Дай нам в задержку сигарет и спичек, а то я там с ума сойду.

Нефёдов порылся в карманах и выудил початую пачку «Бонда» и зажигалку.

— Спасибо, Нефёд! — сказал я и прикрыл окошко, затем, смачно смяв листик, который дал прапорщик, выкинул его в урну и побрёл обратно.

* * *

Утром я подорвался очень рано. Стрелка настенных часов едва доползла до пяти, и я долго наблюдал через трещину в двери, как секунда за секундой приближается мой ДМБ.

* * *

Ближе к восьми утра дверь нашей камеры отворилась, на пороге показался майор.

— Так, мужики, доброволец нужен.

Дембель вскочил с полной готовностью на лице. Он, наверное, подумал, что его на пироги приглашают.

Через минуту я из своей камеры услышал, как стучит металлическое ведро. Ну Коля перед дембелем решил в комендатуре полы помыть. В армии работа дураков любит. Впрочем, зачем я так? Он ведь не меньше меня ЧЕЛОВЕК.

Через час после возвращения Коли я опять провернул трюк с туалетом. Дверку в окошке, соединяющую задержку и гауптвахту, открыл Нефёд.

— Привет, — я вытащил и протянул ему зажигалку.

— Что, тебе больше не нужна?

— Да я надеюсь, что нет. Судя по всему, меня в части простили. А то бы давно уже к тебе наверх подняли. Скоро, наверное, и из задержки отпустят. Спасибо тебе, Нефёд! — я протянул свою руку в окошко.

— За что спасибо?

— За то, — ответил я, — что не пожалел для меня.

— Да брось… Что за чепуху ты несёшь?

— Я прав, нужно уметь ценить доброе…

* * *

Весеннее светило плавило бетонные плиты плаца. По ним, гулко топая, шествовал рядовой, а над его головой, весело переливаясь на солнце цветом хаки, кружили в весеннем вальсе военные вертолёты.

Почувствуй Бога собой

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Измайловская».

Пш-ш-ш! Двери бьют запоздавшего пассажира по плечам. Будто напугавшись, отскакивают и в следующее мгновение повторяют попытку закрыться. Тело в эту секунду уже успевает переместиться внутрь полупустого вагона. Оно успело! Ликует. Чего бы это ни стоило, успело… сесть именно в эту электричку. Оно боролось, будто на карте стояли его жизнь и благополучие. Оно, невзирая на сотню других тел, раздвинуло двери, воровато озираясь, заняло сидячее положение и достало из сумки кроссворд.

Как часто мы желаем достичь того, чего достигать не нужно. Успеть именно в этот вагон, на мгновение остановив то, чего останавливать вовсе не стоит, — ход истории.

Если бы тело село в следующую электричку, его бы не успел раздавить зазевавшийся вагоновожатый. Через пятнадцать минут история завладеет мясом, жалким, нашинкованным, которое забавно будет краснеть вокруг колёс напуганного трамвая.

Но тело не знает сути, спокойно вписывает глупые буквы в дурацкие квадратики. Оно не ведает, что в каждом сантиметре ребуса молоком выписано: «Жуй, быдло, и чувствуй себя умницей. Самоутверждайся в своих же глазах!»

Вагон раскачивается и скрипит. Безумно люблю метро за его почти демонический лик. Завораживают запах, прохлада, ритм, движение… Звук, подчиняясь дьявольской науке, отскакивает от стенок туннеля и спешит повиснуть в вагоне, в самом его математическом центре. Барабанные перепонки раздуваются и воспалёнными каплями текут из ушных раковин.

У-у-у! Чёрная полоса сменяется чёрной, за окном с надписью «Не прислоняться» извиваются змеи. Каждая жила состава напряжена, тужится, корчится, ещё миг… Пфи! Поезд вырывается на простор, и звук, потерявший преграду, убегает из вагона наружу.

— Дорогие пассажиры. Простите, что обращаюсь к вам за помощью, — нищенка с дитём на руках пытается скорчить лицо ещё хлеще, чем оно есть. Хлеще некуда, просто комикс художника с маниакальным синдромом.

Михаил Иванович откладывает кроссворд и вздыхает. «Сейчас скажет, что она не местная. Кошелёк вытащили, билеты украли, мужа убили, брата сварили, сестру съели», — думает уставший герой.

— Сами мы не местные, — продолжает женщина и медленно, с протянутой рукой движется в сторону Михаила Ивановича. Ноги её поцарапаны и кровоточат, юбка блестит от грязи и норовит запутаться в ссадинах икр, кофта с широким вырезом обнажает большую часть груди, чёрные волосы растерзанными змеями струятся по смуглому лицу. Дитё производит впечатление нечеловеческого существа, очень чёрный пальчик облизывает не менее грязным языком. Убогая пытается увидеть глаза каждого пассажира, долгое мгновение стоит над сидящим. Её глаза безмолвно кричат: «Дайте, пожалуйста доллар!» Редкая копейка, звеня, попадает в её оттопыренный карман.

— Что, нечисть, жрать захотелось?